– Прошу тебя, не дергайся! Ты делаешь только хуже, – взмолился Херн, когда Титания заметалась и зашлась животным рыком, вдруг оказавшись пригвожденной к вязу за ее спиной.

Стрелы не пронзили плоть, но все равно держали крепко: воткнулись в дерево по бокам от головы и протянули под самым горлом железный шнур, так туго, что она едва могла сглотнуть, не то что просунуть под ним ладонь и хоть немножечко ослабить. Стрелы жалили ее при малейшей попытке их коснуться, жгли, будто раскаленной кочергой. Выструганные мастерской рукой, гибкие и с серым опереньем, как ее испуганные круглые глаза. Вот, кто яд для яда нес! Херн, мерзавец, разом использовал те две единственные вещи, что были ей не по зубам! У Титании дрогнули колени, пошла кругом голова. Она вцепилась ногтями в шнур, но тут же отпустила. Ожоги, оставленные им, лопались, и наружу рвался темно-желтый гной.

Лицо Херна выглядело мрачно, но Титанию было уже не провести. Тогда в лесу, на их свидании, он ей поддался, чтобы бдительность и подозрения усыпить, но теперь же предстал во всей своей красе. Ловкий, смертоносный, меткий… Лживый, подлый, лицемерный! Истинный охотник на зверье. Титания запечатляла чернилами потери на своих руках, а Херн – победы. Там, в историях на его предплечье, обнаженном коротким рукавом футболки, стрела вонзалась в сердце священного оленя. И Титания чувствовала себя как тот олень. Она все еще брыкалась, шипела, кусала воздух, когда Ламмас, обойдя Херна, подошел чуть ближе и, разглядывая ее все еще довольно‐таки издалека, задумчиво сказал:

– Хм, вот это зубы… Боюсь, как бы она мной не отужинала. На всякий случай подержи ее, будь добр.

– Зачем? – Херн выпрямился, плечи поднялись, желваки заходили на лице с щетиной длиннее и небрежнее, чем Титания видела когда‐либо раньше на его щеках. – Теперь у нее нет другого выбора, как слушать, а я смогу ее уговорить. Я ведь обещал. Она отдаст…

– Пальцы‐то? – насмешливо спросил Ламмас. – Сама себе отрежет? Как ты себе это представляешь?

– Что? Какие еще пальцы? – Успей Титания влюбиться в Херна чуть сильнее, то, возможно, даже поверила бы, что он правда испытывает ужас. Ее подергивающиеся уши уловили скрип его зубов, взгляд – как сузились и потемнели его глаза, малахитовые, подернутые морозной йольской пеленой.

– Ты ведь сам мне сказал, что ее пыльца способна «жизнь ткать из ничего». Что ты ни у кого такого дара не видел, и что, возможно, это именно то, чего нам не хватает, чтобы конструкция перестала распадаться.

– Именно! Я сказал «пыльца», а не пальцы!