– Хочешь искупить свою вину передо мной, о милый мой охотник? Хочешь, чтобы я тебя простила?

– Хочу, хочу.

– Все вы такие, мужчины, – прошептала Тита и повела острыми ногтями по его блаженному лицу, рисуя кровоточащие раны. – Такие глупые, глупые…

– Ради тебя я буду глупым, – ответил Херн, полностью закрыв глаза.

– И умрешь ради меня?

– И умру.

– Да будет так.

Она его поцеловала, как не целовала ни одного мужчину прежде – обрекая на свою любовь, а не даруя. Херн без колебаний раскрыл навстречу губы, язык коснулся языка. Сладкий на вкус, как засахаренные ягоды, и горький, как свежая полынь. Херн целовал ее так, будто и вправду пил, глоток за глотком, жадно вбирал в себя, сжимая пальцами ее бедра, инстинктивно толкаясь бедрами своими, прямо поверх ткани, интуитивно ища ее тепло. Титания отдала ему себя, чтобы затем забрать свое. Чтобы ее руки, нежно обвившись вокруг шеи, в какой‐то момент сжались слишком крепко, волосы, как петли, потянули на себя, а ногти оставили прорехи в рубашке на его спине и еще более глубокие прорехи в самом теле.

Титания снова позволила себе любить, и ее любовь излилась такой густой смолой, что Херну было из нее уже не выбраться. Страсть повернула ключи в замках, сняла все скрепы. Пока он горячо шептал ей что‐то, бродил широкими ладонями под юбкой и целовал без остановки, Тита чувствовала себя не только любящей, но и любимой…

И потому была жуть какой голодной!

– Титания, ах… – прошептал влюбленно Херн, и она обняла его до пронзительного хруста. Рыжая голова покатилась по траве, а зубы вцепились в то, что от нее осталось, с удовлетворенным стоном поглощая плоть.

Доедать его, однако, Титания не собиралась. Просто попробовала и убедилась, что он такой же сладкий, каким был их поцелуй. Крови почему‐то почти не было, и она толком не испачкалась. Сразу столкнула с себя тяжелое, обмякшее тело, схватила рукой паутинку диадемы из травы за ее спиной и встала. Оттолкнув ногой колчан со стрелами, Титания двинулась вперед, стараясь не оглядываться, чтобы не заплакать. Лей-линии повели ее вглубь леса, и туда же утянул еще более глубинный зов. Теперь она слышала его взаправду.

«Мама, мама, мама!» – доносилось из-за двери.

Сердце ее болело, тяжелое, как камень, но поступь оставалась легкой. Титания водрузила на голову корону и сняла одежду, развязав ленточки и пояски на платье, порвала ногтями рукава. Вместе с бельем оно упало, и Титания переступила через него так же, как переступила через страх, отрицание, голод и тело человека, который, возможно, и вправду мог ее любить, хоть и по-своему, не так, как любят люди, но как любят ночные звери, подобные им двоим. Титания всегда хотела принадлежать кому‐то, и она пыталась… Но по-прежнему принадлежала только Волшебной стране. Руки ее раскрылись навстречу лунному свету, сиянию лей-линий, темноте и двери, что отворилась даже без усилий, просто потому что она наконец‐то этого хотела. Мигом зазвенели крылья, как колокольчики в гривах господских лошадей, запахло медом и пыльцой, окутало теплом родных детей.