– Прости меня.

Титания резко села. Противно чавкнула мокрая земля, впитавшая кровь, как жертву. Теперь лей-линии, протянувшиеся в ней, горели, освещая блуждающие лесные тропы вдалеке. Самайн пришел, и они уже порезали весь мир, как праздничный торт, на части. Чем дольше Титания смотрела на них, тем больше видела: каждая нить переплеталась с другой и вела к дверям самым таинственным и дивным. И к ее двери тоже. Собственное тело отзывалось на тот тягучий, первозданный свет, что просачивался из ее щелей – так растения отзываются на свет солнечный. Глаза Титании лучились, будто два серых огонька. Как лей-линии, как их часть, Титания сияла изнутри.

– Тита…

Очарованная силой, которую хотелось пить и смаковать, как парное молоко, она даже не сразу обратила внимание на Херна. Тот восседал на земле рядом, нечаянно придавив коленом подол ее юбки. Он демонстративно оттолкнул от себя колчан со стрелами и лук с резьбой по всему древку, когда Титания ощерилась и отползла назад, с треском разрывая ткань.

– Стой, стой! Прошу тебя. Там опасно!

– Пусти меня!

– Я не могу, Ламмас запретил. Это к лучшему, тебе лучше остаться здесь, ты слышишь? Нет, нет!

Она попыталась вскочить, побежать, – небо, уже темное, кричало, как сильно Титания опаздывает, какая страшная беда вот-вот обрушится на головы ее друзей, – но Херн схватил ее за локоть. Так птицу ловят за крыло и возвращают в клетку. Титанию тоже вернули назад, усадили обратно под вяз, толкнув с такой силой, что она ударилась спиной о дерево. Херн прижал ее к стволу, навалился сверху, обхватив двумя руками – одной за плечи, другой повыше талии, так, что она оказалась совсем недвижна. Все, что оставалось Тите – это вонзиться зубами ему в горло и драться не на жизнь, а на смерть. Она была в шаге от того, чтобы так и поступить.

Как он посмел удерживать ее после того, что сделал?! Прикрывать заботой свою трусость, эгоистическое желание освободить себя, пленив ее? Все в ней выло, встало на дыбы, но Титания вовремя заметила: руки Херна, крепкие, сжимали не как новые оковы, а как объятия, и смотрел он на нее под стать – как любовник, что умолял поутру не покидать его постель. Оттого Титания застыла, растерявшись. Нет, ее прощение было не так просто заслужить, но возможно, есть исход получше битвы… В конце концов, она Королева, а не воин.

– Я виновен, – сказал Херн, и в лесной тьме, подсвеченной лей-линиями и кричащей голосами сов, его лицо выглядело изможденным, будто вмиг состарилось на количество прожитых им веков. – Виновен, как в тот день, когда возглавил войско мертвецов. Прости меня. Я до сих пор не понимаю, как мог позволить сотворить с тобой такое. Ты – воплощение красоты охоты, той дикой стороны всего бытия, от которой я всегда бежал. В твоих глазах сама луна – Дубовая, Воронья, Заячья; все луны, что были, есть и будут даже после нас. В тебе будто лес обрел плоть и кости; будто ночь надела женское лицо. Ты так прекрасна, когда ешь и убиваешь. Ты так нежна, когда составляешь свои букеты. Ты так свирепа, когда защищаешь близких. Ты так драгоценна, когда смотришь на меня. Прошу, смотри еще, сейчас.