– Ты не обязана, – сказал он ей, отодвигаясь слегка, когда ее румяное лицо заслонило собой холодное, будто отрезвляющее свечение с подоконника и снова приблизилось к лицу его, оранжевому и тыквенному. Как бы мечта стать однажды любимым, стать чьим‐то и чем‐то, ни вытесняла в последние годы мечту вернуть себе память и голову, Джек не мог позволить Розе совершить подобную глупость. Позволить ей… – Делать это из благодарности, – прошептал он вслух. – А я знаю, сколь твоя благодарность велика. Поверь, я ценю ее и так…

– Благодарность? – переспросила Роза и так сгримасничала, что, будь в комнате еще чуточку темнее, Джек бы даже ее не узнал. – Что за дурость ты сейчас сказал? Если бы я хотела просто отблагодарить тебя, то испекла бы пирог.

Джек что‐то проблеял в ответ, но замолчал, чтобы не сказать дурость еще «жирнее». Тогда Роза осторожно села на кровати, расплетя с ним руки и ноги, и посмотрела серьезно на уровень его треугольных глаз, будто и впрямь со временем начала видеть там глаза живые и настоящие. Будто видела за этой тыквой, сшитой ей рубашкой с рюшами и короткими штанами того Джека, которого даже он не видел – ни в зеркале, ни в отражении кастрюль. Но может быть, в самой Розе, в ее любви и ласке… Как она могла любить его? Как Джек мог поверить, что она может любить его?

– Ты прав, – сказала Роза вдруг, словно он спросил об этом. – Это странно. Я никогда не думала, что смогу снова подпустить к себе мужчину после того, как со мной поступил отец Доротеи, испортив и бросив за порог, но ты…

– Просто не совсем мужчина, – снова попытался пошутить Джек, однако Роза даже не улыбнулась.

Ее ладонь легла на прорезь в его рубахе между расстегнутых оловянных пуговиц, дотрагиваясь до кожи бледной, голой и прохладной, где не билось его сердце, но где оно неистово пылало.

– Мужчина, у которого стоило бы поучиться другим мужчинам, – сказала она. – Мужчина, с которым я чувствую себя в безопасности, который заботится обо мне так, как никто не заботился. Неважно, есть у тебя голова или нет, человек ты или нет, живой ты или нет. Мы условились, что в Самайнтауне можно быть кем угодно, помнишь? Так почему в Самайнтауне нельзя кого угодно любить?

– Ты… – Джек опять заблеял. Пальцы дрожали, голос дрожал, все в нем дрожало, когда Роза снова потянула его на себя за воротник рубахи и снова прижалась горячим, пылающим ртом к его кадыку, целуя так, будто пыталась выпить его дыхание через кожу. – Ох… Я не знаю, что мне сказать…

– Скажи, что у тебя еще отсутствует.

– В смысле?