– Кармилла, они… – Франц кое‐как махнул на Ральфа с его медведями рукой. – Они хотят тут всех убить! Помоги, пожалуйста!

– Что? Ты мое дитя убить хочешь?! – прошипела Кармилла, и, хотя это было не совсем то, что Франц имел в виду, он остался вполне доволен результатом. Кармилла резко сиганула, подхватив полы развевающейся красной юбки, и Ральфу пришлось отпрыгнуть в сторону, роняя провод и парализованных людей, как кукол, чтобы избежать клацнувших у лица зубов. Спустя секунду к Францу прилетела голова, правда, к сожалению, не Ральфа, а одного из его медведей. Кармилла принялась рвать их на части, отделяя конечности от тела длинными ногтями, и на краю площади образовался кровавый неминуемый водоворот смертей.

– Ты что делаешь, идиотка?! Забыла, кому ты служишь?

– Забыла? Забыла? Я забыла?! – кричала она в ответ. – Нет уж! Я забыла достаточно, но не то, сколько людей из-за меня страдало. Хватит, хватит! Я больше никого не буду слушать. Ни тебя, ни Ламмаса, ни энтропию… Хватит!

Франц с упоением лицезрел, как их полку прибыло. Он наконец‐то поднялся, отряхнулся, схватил с земли упавшие наушники и, подняв стоптанный Ральфом провод, быстро перепрыгнул те метры, что разделяли его с последним ретранслятором. Открыв его одним пинком и искорежив дверцу, Франц воткнул штекер в свободное гнездо с такой силой, словно вонзал во врага меч, и, как только в блоке что‐то щелкнуло, развернулся и бросился обратно к подозрительно тихой сцене.

«Музыка так и не заиграла, а значит, – посудил Франц, – медведи Ральфа уже там».

Он не смог их остановить и обогнать, но он был готов их оттаскивать и драться. Верхняя губа поджалась, обнажив клыки, и Франц, уже бесцеремонно распихивая неподвижных людей локтями, добежал до сцены в разы быстрее, чем от нее. Вскочил на край на полусогнутых ногах, зашипел, вскинул кулаки…

– А ну отошли! Не смейте… Оу.

– Ах, обожаю медвежатину! Куда сочнее оленины, – промурлыкала Душица, облизывая окровавленные пальцы над тремя громоздкими телами, сваленными под ее микрофоном в кучу. Из вспоротых животов веревками вились кишки, по которым Душица прошлась, как по ковровой дорожке, чтобы оторвать себе самый мясистый, похожий на сардельку, кусочек, и проглотить его перед лицом у обомлевшего Франца, стоящего с отвисшей челюстью и ощущением собственной никчемности. – На что ты смотришь? Я давно не ела! На твоем месте, кстати, я бы делала так же. Питайся, пока пища сама в рот лезет! Когда еще представится такая возможность?

Лора выглянула на них обоих из-за ударной установки. Лохматая – точнее, пушистая, похожая на одуванчик по весне, – и с круглыми от удивления глазами, она была абсолютно невредима. В крови, правда, но не своей: от этой крови, принюхался Франц, пахло животным мускусом и шерстью. Толстым слоем глянца она покрыла сцену, барабаны, декорации и другие инструменты. И если до Лоры в итоге долетели только брызги, заляпав лоб, щеки, воротник, то остальную группу замызгало по самые уши, словно они приняли кровавый душ. Их лица, перекошенные, Франц нашел забавными, но смеяться он не стал – его лицо наверняка было ничуть не лучше. Зато Душица оставалась самой непосредственностью: пинком отправив мертвые тела со сцены вниз, чтобы не мешались, она догрызла какой‐то шишкообразный орган, вкус которого заставил ее довольно замычать, а затем вновь взяла в грязные руки микрофон.