— Хорошо, значит, мы поступим с тобой следующим образом. Докорми Уголька, чтобы он вырос и смог улететь обратно в Красные горы. Если ты ослушаешься и сотворишь в его сторону зло, то я убью тебя. Ты по детской наивности считаешь, что мягкость — это признак слабости, но поверь, я убил на своем веку достаточно и убью еще больше, а ты станешь лишь одной из жертв, о которой никто не будет плакать и вспоминать. Ибо ты и так достаточно судеб сгубил, малое и неразумное дитя.

— Я не малое дитя… — огрызнулся Момо.

— Молчать! — рявкнул Юлиан.

Из-за шума Уголек пробудился ото сна, в который успел впасть после кормления. Оглянувшись и найдя черными глазами в которых сворачивались искры, высокую фигуру вампира и низенькую, худощавую — юноши, он недолго понаблюдал за этой сценой, а потом опять уснул.

— Так, слушай меня, Момо. Я вернусь сюда до праздника Гаара. Вот тебе серебряные, — Юлиан достал тугой кошель. — Уголек не заслуживает того, чтобы погибнуть под иглами и в клетке, не для того он рожден и жил много лет. Да ведь если и тебя поймают, твой конец тоже будет незавидным. Желаешь ли ты этого Угольку?

— Нет, не желаю.

— Вот и славно. Держи деньги. Я дал много, потому что не смогу часто захаживать, а к тому моменту, как явлюсь, Уголек уже может встать на крыло. Кто знает, уж очень быстро он растет. А раз ты не хочешь учиться, то будь как будет — получишь что заслужил. Ты меня понял?

— Да, — мимик поднял заплаканные глаза. — Пожалуйста, снимите метку…

Юлиан вздохнул. Впервые за долгое время он говорил правду, действительно желая юноше добра. В истории Момо он видел много совпадений со своей жизнью. Из-за связи с кельпи он рос чудным, отрешенным ребенком, который при всем своем желании жить среди людей всегда был в стороне, одновременно и страдая, и получая удовольствие от одиночества. Так и Момо, несмотря на свою живость и озорство, прятался, не доверял и готовился вырасти таким же, какими были все мимики: отвергнутым, живущим исключительно ради себя.

Однако правда, высказанная вслух, не нашла в душе юноши отклика. Он лишь желал сбросить с себя цепи угнетения, чтобы зажить как хочется: мелкими грабежами и обманами. Как бы ни хотел Юлиан сделать добро тому, кто своим одиночеством так напоминал его самого, он уступил перед реальностью: шанс, что Момо поменяется, был слишком мал.

— Сниму, когда попрощаемся с Угольком, — ответил он отстраненно. — Считай, что это будет оплатой твоего долга.

Взглянув на Уголька, мирно сопящего на подушке, он покинул комнату. А Момо тяжело поднялся, чувствуя, как горит все тело. Он с трудом дошел до двери, запер ее и еще долго прислушивался, не вернется ли истязатель… Не убьет ли… Потом проковылял до своего постеленного рядом с кроватью матраца и рухнул на него, обессиленный. В сердцах он поклялся продать Уголька при первом случае, но тут же, позабыв о своих угрозах, часто пустых, перебрался со стонами на кровать. Там он лег на бок с краю, затем погладил черный мягкий пушок, устилающий раздутого от еды птенца. Пропустил его сквозь пальцы. Птенец пискнул сквозь сон, и на губах Момо, как бы он ни пытался противиться, разлилась от этого неуверенная, но чистая улыбка. А потом Момо расплакался.