Эмре покраснел еще пуще, Чеда почувствовала, как разгорелись щеки, и до конца дня старалась не замечать, как блестят на солнце мускулистые плечи и руки Эмре, как напрягаются его мышцы, когда он тянет за веревку. Пару раз она краем глаза заметила, что Эмре тоже на нее смотрит, но каждый раз он поспешно отворачивался. Молча.

* * *

Следующие несколько дней Чеда не могла выкинуть из головы образ Месута, выходящего из бедного домишки в Узле. Гожэнова ухмылка, что ему там понадобилось? Она обязана была выяснить, поэтому однажды перед Бет За'ир накинула грязный потрепанный тауб, надела никаб и отправилась на юг.

К вечеру толпа схлынула, Шарахай занялся ужином. Где-то на севере играл танбур, с востока ему вторил дудук: вдалеке друг от друга они наигрывали одну и ту же печальную песню – плач по душам, затерявшимся в пустыне. Такое часто бывало в Шарахае: стоило кому-то завести мелодию, как к нему присоединялся другой музыкант. Бывало, что целые кварталы оживали аккордами по вечерам. Но сегодня лишь эти двое вели свою песнь, остальные же молчали, возможно, так же тронутые, как Чеда, не желавшие разрушать это чувство возвышенной скорби.

Когда Чеда дошла до переулка, в котором видела Короля, песня закончилась. Наступила тишина, но вот улицы разразились восхищенным свистом, и барабан завел веселый ритм. Танбур и дудук тут же подхватили его, вплелись в мелодию переливы канунов и кундунские трещотки. Чеда немного повеселела – в последнее время она слишком часто думала о маме… но все мысли вылетели из головы, когда она поняла, что дошла до нужной двери.

И у этой самой двери кто-то был.

Чеда остановилась. Ей показалось, что ее сапоги шаркают на всю улицу, но стоявший у двери мужчина не обернулся. Он был высоким, худым и носил зеленый тюрбан на старинный манер. Только дворяне и выскочки, строившие из себя благородных, повязывали тюрбаны так высоко. Из-за темных одежд и ярких теней переулка Чеда не сразу заметила кнут, притороченный к широкому поясу мужчины. Вот он достал кинжал, вонзил в ладонь и, облизнув кончик, убрал в ножны. Покрутил кистью, чтоб кровь разлилась по всей ладони, сжал кулак, запачкав и пальцы, а затем, раскрыв ладонь, приложил ее к деревянной двери.

Отпечаток кровавой руки заблестел в умирающих лучах солнца, но мужчина склонился, подул на него, и все исчезло, будто вода, ушедшая в песок.

Кнут. У него кнут… значит, это Шукру, Король Жатвы, выбирающий, кто достанется асиримам в Священную ночь? И Шукру только что отметил тех, кто живет за этой дверью…

Он медленно обернулся, бесстрастно взглянул на Чеду – с самого начала знал, что она там стоит, но почему-то позволил смотреть.