Кусок между его пальцами был желтым, с белой глазурью и яркими ягодами малины сверху.

Я сделала большой глоток вина. Затем наклонилась вперед и съела пирожное из рук Кадуана.

Брови Кадуана изогнулись, у него почти вырвался удивленный смешок. Хотя я не присматривалась. На языке взорвалась сладость, прохладная гладкость крема соперничала с мягким теплым тестом, и все это подчеркивалось резким вкусом ягод.

Из моего горла вырвался невнятный звук, выражавший чистое удовольствие.

Я посмотрела на Кадуана круглыми глазами, и он усмехнулся:

– Нравится?

– Это… Это…

– Твое тело способно на многие свершения, но оно также способно ощущать удовольствие.

Глупая, как я не понимала этого раньше. Сначала я считала, что мое тело – тюрьма. Потом я поняла, что оно может стать инструментом. А теперь я осознала, что оно позволяет мне испытывать кое-что – бесполезное, замечательное кое-что, – о чем я давно забыла.

Я сделала еще один глоток вина, наслаждаясь тем, как горечь смешивается со сладостью, все еще сохранившейся на языке, а также легкой пеленой, окутавшей чувства, отчего все одновременно воспринималось сильнее и мягче. Затем я указала на тарелку возле Кадуана:

– Вон там. Я хочу попробовать то, что там.

– Как пожелаешь.

Блюдо выглядело странно: что-то вроде неглубокого гнезда, слепленного из слоеного теста и наполненного блестящим золотом. Кадуан послушно передал его мне:

– Поосторожнее с ним…

Мой рот заполнил сладкий, липкий заварной крем.

– …можно испачкаться, – закончил Кадуан.

Испачкаюсь ли я, меня не заботило. Пирожное оказалось таким же вкусным, как торт. И, только сглотнув, я поняла, насколько нелепо, наверное, выгляжу.

Кадуан странно глянул, и у меня загорелись щеки.

– У тебя…

Он протянул руку и прижал большой палец к изгибу моей губы, нежно обводя ее форму. На его пальцах еще оставалось немного крема от пирожного.