Когда мы причалили к берегу, нас уже ожидал Ия. В доках царила тишина; моряки на рыбацких лодках, торговых судах и военных кораблях занимались своими делами, но вели себя тихо и сосредоточенно. Никто не обращал внимания на Ию, стоявшего в тумане, как памятник, хотя его белые волосы, кожа и одежда буквально прорезали сумерки. Когда мы спустились на берег, он приветственно вскинул руку:

– Максантариус. Тисаана. Саммерин.

Из-за акцента казалось, что он перебирает наши имена как струны.

– И… боже мой, кого я вижу? Брайан Фарлион? Добро пожаловать домой. Я надеюсь, что ваше путешествие было блаженно безопасным и не богатым на происшествия.

Идея описать хоть что-то происходящее сейчас как «не богатое на события» не укладывалась в голове. Поэтому я просто пожал протянутую руку Ии, растянул губы, подозревая, что скалюсь как маньяк, но надеясь, что невозмутимо улыбаюсь, и ответил:

– Спасибо, советник. Итак, где тут у нас переворот?

* * *

– Где тут у нас переворот? – прошипела Тисаана мне на ухо, едва сдерживая смех.

В свое оправдание я только пожал плечами.

– Что еще я мог сказать? Не стоит отвечать, – поспешно добавил я, видя, как приоткрываются ее губы. – Нам всем известно, что мои манеры хромают. Если для вашей затеи это не подходит, то нас ожидают проблемы уже в самом начале.

Тисаана закатила глаза, а Саммерин издал смешок, который подозрительно сильно походил на согласие с ней.

И все же, пока Ия вел нас по улицам столицы, я цеплялся за этот тихий звук, от которого веяло весельем, потому что мы отчаянно в нем нуждались. Я никогда не считал себя ярым патриотом – слишком часто убеждался, чего стоит подобная любовь к родине, – но при виде Ары в таком состоянии к горлу снова подкатила тошнота. Я замечал разрушения, когда Нура вызывала меня из Илизата, но сейчас мелкие повреждения сменились настоящей разрухой. Целые районы тонули в темноте. Ия объяснил, что они сильно пострадали от нападений теневых слуг фейри и жители боялись туда возвращаться. Мы проходили мимо зданий с выбитыми окнами или осыпающимися стенами со следами когтей, как на занавесках, изодранных домашней кошкой. На большинстве дверей были приколоты траурные венки: жильцы потеряли родных. Красные – в память о муже или отце, белые – о друге и черные, слишком многочисленные, – о ребенке.

Мы шагали по улицам с мрачной серьезностью. Ия оглянулся. Наверное, выражение наших лиц рассказало то, чего не могло выразить молчание.

– Это были долгие месяцы, – развел он руками.

– Пусть кто-нибудь расскажет, что здесь происходило. – Я указал на… на все, что нас окружало. – Мне нужно понимать предысторию.