Я бросила взгляд на единственную отметину на своем запястье. Когда-то тело покрывали татуировки, рассказывающие мою историю. Но сейчас эта история слишком усложнилась, чтобы попытаться изложить ее последовательностью символов. Теперь она охватывала сердца, умы, эпохи и даже грань между жизнью и смертью.

– А как насчет тебя? – спросила я. – Где твоя история?

– Надеюсь, важные ее части записаны в самом Эла-Даре. А что еще имеет значение?

Я уставилась на Кадуана в потрясении. Как он вообще мог сказать такое? Безусловно, Эла-Дар великолепен, но его пейзажи ничего не говорят о том, какой цвет принимают глаза Кадуана, когда он погружен в глубокие раздумья.

– Ты так не думаешь, – заявила я.

– В каком смысле?

– Что ничто, кроме Эла-Дара, не имеет значения.

Его лицо по-прежнему было обращено к горизонту, но теперь взгляд Кадуана скользнул по мне. Я не могла разгадать эмоции, заплескавшиеся в его глазах, когда он поднялся и шагнул ближе:

– Возможно, кое-что и имеет. – Ему пришлось слегка повысить голос из-за усиливающегося шума дождя.

Я собиралась спросить, о чем он говорит, но его поцелуй оказался таким крепким, что меня ничего уже больше не интересовало.

* * *

Дни странного, подвешенного существования в покое прервал Меджка, причем в буквальном смысле.

Мы с Кадуаном почти не покидали его покоев, хотя он часто исчезал ненадолго, чтобы заняться делами. Мы проводили время, строя подробные планы, неторопливо беседуя, ну и, конечно же, предаваясь физическим удовольствиям. Возможно, по некоторым стандартам наш выбор занятий мог показаться странным, но все же он на удивление подходил для того периода. Теперь я понимала, что имел в виду Меджка в ночь Оккассиса. Когда грань между жизнью и смертью стирается, все воспринимается более… ярко.

– Кадуан, у нас… ох.

Меджка застал нас на балконе. Кадуан погрузился в исследования, а я рассматривала Эла-Дар. С некоторых пор я перестала одеваться – проводить дни обнаженной оказалось очень удобно, – а Кадуан, естественно, не возражал, хотя сам продолжал носить одежду.

При звуке голоса Меджки я обернулась и увидела, как он поспешно отворачивается и прислоняется к косяку открытой балконной двери.

Я прикрыла обнаженное тело руками.

– В следующий раз не забудь постучать, – пробормотал Кадуан, откладывая в сторону свои пергаменты.

– Я стучал. Теперь понимаю, почему меня никто не услышал, но я не ожидал, что тут резвятся голышом.

Кадуан принес мне халат, я надела его, и мы ушли с балкона.