Макс хороший боец. Его кинжал мигом оказывается у ее горла.

– Не смей убивать меня, – говорит она. – Вокруг сотни мятежников, которые с удовольствием сделают это за тебя.

Он опускает кинжал. Чистое облегчение разливается по его лицу, когда он ее узнает, и это выворачивает ей душу. Потом она замечает, сколько на нем крови, и в животе что-то обрывается.

– Сколько здесь твоей крови? – спрашивает он, глядя на ее окровавленную одежду, но она качает головой:

– А сколько на тебе твоей?

– Насколько все плохо?

– Очень плохо… Разве сам не чувствуешь?

Глаза у него открыты, но видно, что сознание то и дело уплывает. Ужас сжимает ей грудь. Он не удержится на ногах, вот так, без целителя, без…

– Нам придется отступить, – говорит он ей.

Но она устала отступать. Отступят сегодня – и оставят город, устеленный погибшими зазря. Завтра, или на следующей неделе, или через месяц она будет баюкать еще одного умирающего ребенка или обнимать плачущую мать. И будет бросать прах погибших товарищей в море, уже унесшее миллионы других.

Этому не будет конца.

А ей больше нечего отдать.

Ее рука тянется к его лицу.

– У нас есть ты, – шепчет она. – У нас есть ты…

– Ну уж нет. – Его лицо сводит отвращением.

– Если они хотят гадить в собственную постель, пусть сами в ней и спят.

Жестокие слова раздирают ей губы. Но она зла – здесь пострадали невиновные люди. И начали все это мятежники, сами подожгли собственный дом.

Да, от боли, что мелькает на лице друга, у нее сжимается сердце. Такая боль… но когда все остальные устали до бесчувствия, она хватается за эту удивительную – опасную – наивность.

– Я не могу, – говорит он, и она понимает, что это правда.

Он получил дар. Но слишком мягок, чтобы его использовать. Даже если одним ужасным ударом мог бы спасти тысячи жизней.