Впрочем, и Нуре он больше не нужен.

Спустя несколько месяцев Нура заходит к нему в комнаты. Он открывает, а она не в силах высказать того, что подступило к горлу. Слова ей не даются. И вместо слов они по давней привычке бросаются друг к другу. Может быть, оба надеются вернуть клочки тепла от знакомого тела. Но и тела для них теперь незнакомы, навеки отмечены следами того, что их погубило. Она замечает грусть на его лице, когда стягивает через голову рубаху, показывая ему все свои ожоги. Потом грусть скрывается под хищным, яростным голодом.

Их соитие – бездушная пантомима, передразнивающая осколки прошлого. В нем нет любви, только гнев, обида и желание вырваться из настоящего. Достигнув вершины, Нура ничего, кроме стыда, не испытывает.

Она откатывается, смотрит на него. Глаза у него изменились – стали молочно-голубыми, словно затянуты бельмами, – но не это поражает ее в первую очередь. В ребра ножом входит ненавидящая пустота его взгляда.

Это была ошибка. Зачем она пришла? Надеялась вернуть что-то прежнее? Напрасно, там нечего спасать.

Она ни слова ему не говорит – да он и не захотел бы ничего от нее слышать. Она просто поднимается, набрасывает одежду и уходит. Без единого слова.

Нура проживает годы как каторгу. Она оправилась от ран и теперь сильнее прежнего. Она с беспощадной эффективностью исполняет обязанности Второй при верховном коменданте.

Она никому не показывает своего горестного одиночества, никогда не вспоминает вслух о тех, кого потеряла. И никто не знает, как она перерывает отчеты в поисках единственного знакомого имени, как еженедельно прочитывает списки неопознанных трупов, найденных в переулках или притонах Севесида, молясь в душе, чтобы среди них не попалось тела темноволосого молодого человека со странными глазами.

Одно-единственное приносит ей покой. Каждую неделю в свои выходные дни она посещает какой-нибудь город, бродит по улицам. Смотрит, как люди живут своей благополучной жизнью. Страна снова цела. Народ в безопасности, народ счастлив.

Она совершила ужасное. Но причины были достойными, и дело того стоило. Она ничего – ничего в целом мире – не любит больше Ары.

И все же прошлое не дает ей покоя. Нередко, спасаясь от кошмаров, она уходит в тут часть Башен, куда допускаются очень немногие. Она входит в чистую белую комнату и смотрит на пристегнутого к столу изнуренного человека. Тот слепо таращится в потолок. Он дышит, но в остальном почти мертвец.

Однако магия, сильнейшая на Аре, а может быть, и в целом мире, скрывается в этом бессильном теле, в этом сломленном сознании.