Он улыбнулся.

– Взгляни, какая луна, – он показал на небо. – Луна и молнии. Что выбираешь?

– Я… так волновалась. От тебя ни слуху ни духу. Амаргин то ли не хотел говорить, то ли не знал. Ты был весь в крови. Весь.

– О да. Причастился морской водой.

– Ты знаешь это слово? Причастие?

– Я знаю столько слов, что не сосчитать. И даже сам их придумываю. Залезай под плащ. Ты так и не сказала, Лесс, что тебе больше по душе – луна или молнии?

– Луна.

Я заползла под растянутый на ветках плащ. В норке было тесно, и ноги торчали наружу. На песке лежал ворох тростника, похоже, Ирис нарочно принес его от реки. Забавно, из-под навеса хорошо были видны и облачный остров, и бледная луна над ним.

Ирис завязал последний узел, забрался под плащ и устроился рядом со мной.

– Королева… больше не гневается?

– Спроси лучше про моего брата.

Добыв из-за пазухи крохотный волшебный ножичек, Ирис выбрал тростинку посимпатичнее и принялся вырезать дудочку. Сотую на моей памяти, наверно.

– Вран злится из-за моей фюльгьи?

– Что толку злиться на море за соль и горечь или на ветер, что засыпает песком глаза? Вран не может сладить со своей игрушкой, а тут еще твоя полуночная половина. Он не злится, он… негодует.

– Негодует?

– Фюльгья – как собака за дверью. Она там, а ты здесь. Просто не открывай дверь.

– Упаси Бог. Мне хватило того цирка на острове. Что ты сказал про Вранову игрушку?

– О, она будто сладкое яблоко с червоточиной. Ложка дегтя, камешек, о который ломается зуб. И тьма не ждет ее за дверью как пес, а поселилась под сердцем как змея. Она причина Врановой ненависти, не твоя маленькая фюльгья и не ты сама.

– Постой, ты о Каланде говоришь? Какая еще змея?

– Холодная тень, семя асфодели. Бесплотная сущность из бездны.