– Так почему же ты не сказал ему раньше? – внезапно подал голос Виталик.

Он как будто понял, что Златон не может говорить (наверное, и вправду понял, заметив необычную молчаливость друга) – и стал его ртом. За это Злат был ему благодарен.

Платон только сейчас обратил свой взор на паренька, сидящего чуть поодаль. Тот выпрямился, насколько позволяли веревки, поджал губы. Выглядел он почти потешно, но при этом – очень решительно.

Злат кивнул, подтверждая, что его этот нюанс тоже очень интересует.

Они с братом были близки. Всегда. И сейчас он никак не мог взять в толк, что же помешало Платону оставаться честным. С самого начала. Когда Злат еще не потерял столько всего. Годы жизни. Диану. Себя самого.

Почему Платон не пришел к нему раньше? Почему не объяснил, что он неспроста превратился из веселого жизнерадостного парня в орка, которого боятся собственные подчиненные – потому что он способен вспыхнуть как спичка и накинуться с кулаками за неверное слово?

Почему не успокоил его? Почему предпочел оставаться в стороне, наблюдая за тем, как Злат теряет над собой контроль?

Горечь сдавила его легкие. Тяжелая, липкая, она поселилась в нем самом.

Столько всего утеряно безвозвратно.

Его даже не так интересовало, что брат собирается с ним сотворить, зачем эти руны и какой он планирует провести ритуал. Нет, интересовало, конечно, но эта мысль была далекой и чужой.

Он не понимал, за что Платон так с ним поступил.

Почему он его предал?

– Я думал сказать, – сглотнул Платон; руки Адалин теребили складку на платье, видимо, это был какой-то остаточный жест тела, потому что за Платоном такого не наблюдалось. – Но не мог. Сначала мне было стыдно. Ведь я поспособствовал всему этому. Чем больше проходило времени, тем сложнее было признаться. Ты начал новую жизнь, расстался с Дианой, вроде бы женился повторно. Я понимал, что ты меня не простишь, если я просто приду и выложу перед тобой правду. Да и наш отец… я боялся пойти против него так открыто. Он давил на меня, и я не мог ему противиться. По крайней мере, не имея козырей в рукавах. Тогда мне показалось, что если я найду способ избавить тебя от паучьих чар, то и объясниться будет легче. Ты спасешься и простишь меня, а отец уже не сможет ничего сделать. Я бы исправил то, в чем невольно участвовал. Клянусь, я не бездействовал. Все эти годы я занимался опытами для того, чтобы помочь тебе, Злат.

Тот дернул щекой в подобии ухмылки – мол, спасибо, премного благодарен, – а Платон продолжил:

– Сначала я пробовал на мышах, после перешел на свиней – их мозг больше всего схож с мозгом орка. Не сразу, но всё получилось. Тогда я рискнул начать эксперименты над людьми, – он обвел себя женскими руками, показывая, к чему это привело. – Адалин дала свое согласие, и я заразил её разум практически так же, как Вяземский – твой. Я смог понять структуру таких изменений и то, как их исправить. Раньше у меня не было нужных инструментов, но теперь есть всё необходимое. Я учел любые детали.