Виталик действовал скорее по наитию. Еще два оборота ключа – щелчок влево и вправо.

И всё закончилось.

Адалин рухнула на каменный пол безжизненным телом, змеи и щупальца растворились в воздухе вместе с черным дымом. Словно их здесь и не было.

Златон добрался до тела девушки, приподнял ее.

– Пульс есть… – прохрипел он.

Виталик сделал несколько шагов вперед, по дороге запнувшись и чуть не навернувшись на каменных и деревянных обломках. Когда он поднял голову, то увидел, что орки снова стали людьми. Оба брата стояли без рубашек, в порванных джинсах.

Он заметил, как веки девушки дрогнули, она застонала и, едва распахнув глаза, прошептала:

– Где я нахожусь? Что случилось…

– Ты помнишь, как тебя зовут? – строго спросил Дитрих.

– А… Адалин. Адалин Эфа, – заикаясь, ответила она. – Где я?

В тишине госпиталя раздавшийся телефонный звонок прозвучал как выстрел. Виталик от неожиданности и испуга уронил артефакт себе на ногу.

«Леший!» – От боли чуть глаза на лоб не вылезли. Тяжелая штука! Ну да, не пострадать в драке орков, но сломать ногу просто по глупости. В этом весь он.

– Ди, алло! Ты в порядке?! – Злат замер, а затем перевел взгляд на Дитриха. – Платон очнулся.

ЭПИЛОГ

ЭПИЛОГ

Могила отца выглядела почти скромно, разве что заваленная венками и живыми цветами от всех тех, кто страшился графа Вяземского даже после смерти. Причем цветы были свежими – видимо, кто-то постоянно обновлял их и выбрасывал засохшие.

Наверное, через год, когда земля уляжется, Виктор закажет какой-нибудь огромный памятник, чтобы все знали: здесь навсегда упокоился паук. Тот, кто негласно управлял этим городом. Пока же могила как могила. Ничем не отличается от прочих.

Я стояла над ней уже с полчаса. Златон дожидался в машине. Не хотел мешать мне, да и не был готов к встрече с Вяземским, пусть даже такой, посмертной. Его сложно осудить. Из-за вмешательства моего отца Злат потерял слишком многое – и вернуть себя прежнего никогда уже не сможет.

Я молчала, сжимая в пальцах букет белоснежных лилий. Смотрела на фотографию в рамке. Папа на ней не улыбался, взгляд был суров, а губы – упрямо поджаты. Совсем как живой.

Черная траурная ленточка трепыхалась на ветру.