Я вдруг почувствовала себя очень одиноко, следуя за юношей с прямой спиной.

Я ожидала, что он отведёт меня назад на танцевальную площадку – или, может, на одну из других, вроде той, с картинами Горре, но мы свернули на одну из боковых дорожек. Исполнилось моё желание увидеть глубины парка.

Никогда я не видела столько густой, сочной зелени, не чувствовала столько запахов сразу. Свежесть воды в поливальных ручьях и фонтанчиках, тяжёлая сочность земли, тонкие ароматы цветов, синих и белых, и что-то ещё, лёгкое, неуловимое. Так могло бы пахнуть птичье пение.

Кажется, накануне я перечитала рамашской поэзии.

– Нам сюда, госпожа.

«Госпожа». Фальшивая издёвка для тех, кого позвали сюда развлекать настоящих господ. Поворачивая за угол, я вдруг вспомнила свою комнатушку, которую делила с сёстрами – не думать, об этом не думать, стоп. Тяжёлый запах соломы и закопчённый – очага, бормотание кур за стеной.

Семь лет – достаточный срок, чтобы стать госпожой, одной из тех, настоящих… Госпожой, которая никогда туда не вернётся.

Должны быть способы – а чтобы найти их, не стоит отвергать предложения. Поэтому я отмахнулась от заворочавшегося в животе сомнения, когда мы свернули ещё раз.

Отсюда шум бала был почти не слышен, только время от времени доносились удары в барабаны – танцевали быстрый танец, музыка стала быстрее и как будто кралась за мной по земле: «Тум. Тум. Тум».

Всё ещё чувствуя её ступнями и сердцем, мимо посторонившегося слуги я вошла в просторную парковую беседку.

Она была так густо заплетена плющом, что мне пришлось наклониться, чтобы попасть внутрь. Здесь царил полумрак – только на круглом столе в центре горела неярко валовая лампа с резным абажуром. Причудливые пятна света и тени плясали по плющевым стенам, заваленным бархатными подушками лавкам и лицу пригласившего меня.

Теперь я поняла, почему он прибегнул к услугам слуги, чтобы меня пригласить.

«Хозяин» был старше меня – лет двадцати, может, и больше – но тело у него было хрупкое, как у подростка. Это бросалось в глаза даже под тёмным объемным одеянием, вроде халата, расшитым серебряной нитью, и пледом, закрывающим его колени. Левая рука лежала вдоль тела безвольно, неправильно – зато бледные длинные пальцы правой, похожие во мраке беседки на лапки большого белого паука, суетливо перебирали складки халата.

Лицо его было по-своему замечательно – очень тонкие черты, острый нос, бледные, но хорошо очерченные губы. Светлые, будто сквозь дымку – волосы, торчащие над головой коротким ёжиком, казались почти белыми… Особенно выделялись глаза – большие, светло-серые. В них будто туман клубился – туман и что-то полусекретное за ним, что с первого взгляда показалось мне долго сдерживаемой яростью. В остальном же он был спокойным, почти скучающим.