– Я переделаю тебя на свой лад. – Взяв собственный кинжал из кровавого серебра, провожу им по руке чуть выше локтя. Капли крови падают на расплавленный металл, прежде бывший кинжалом Солоса. – Я принимаю на себя ответственность за это проклятие. Пусть подчиняется моей крови и моей воле. Отныне это мое бремя. А ты, Солос, покойся с миром.

Я выливаю расплавленный металл в форму. Потом подхватываю щипцами раскаленный докрасна брусок, кладу на наковальню и приступаю к работе.

Я вовсе не стремлюсь сейчас выковать свой лучший кинжал. В этом нет необходимости. Главное, чтобы он оказался достаточно острым и прочным, чтобы исполнить еще одно, последнее действие.

Закалив и охладив металл, я беру в руки самый обыкновенный на вид кинжал. Оружие, которое Солос использовал для создания проклятия, я просто переделала под себя. Придала ему свою форму, напитала металл собственной кровью. И, надеюсь… обрела над ним контроль.

Держа кинжал перед собой, я рассматриваю его в свете восходящего солнца. Такой простой, но элегантный. Подумать только, как много зависит от этого ничтожного кусочка металла.

Я направляю кинжал на себя.

– Проклятие, сотворенное кровью, наложенное на жителей Охотничьей деревни и возглавлявшего их мужчину… проклятие того, кто жаждал мести и воздаяния, – произношу я, глядя на кинжал, хотя на самом деле обращаюсь к Солосу. – Как потомок людей, я принимаю наказание Терсиуса. Принимаю твое проклятие. Я заплачу кровью за несправедливо пролитую кровь. Пусть все закончится на мне.

И, глубоко вздохнув, я вонзаю кинжал себе в грудь.

Сорок семь

Сорок семь

Когда кинжал входит мне между ребер, из тела вырывается волна магии.

Я падаю на колени. Вокруг меня дождем осыпаются стекла, вылетающие из окон. Издалека доносится какой-то рокот – будто город, широко зевая, пробуждается ото сна. Над Темпостом восходит солнце нового дня, и в его лучах осколки из окон кузницы блестят, словно льдинки, которые наконец-то обрели свободу после долгого оцепенения.

Я сотрясаюсь всем телом. Магия изливается из меня волнами и растекается по городу.

Откуда-то из глубин доносятся стоны, треск, хруст, грохот, словно от долгой ночи освобождается сама земля. Я сгибаюсь пополам, опираясь рукой на пол; другой по-прежнему сжимаю торчащий из груди кинжал. Тяжело дыша, начинаю кашлять. На пол падает кровь.

Старые боги, мне вовсе не хотелось такого конца. Горько усмехнувшись, я впиваюсь ногтями в камень, будто цепляюсь за жизнь. Впрочем, как бы то ни было, отчасти, наверное, я даже рада, что все обернулось именно так.