Он не отвечает.

– Когда мы были в Дерфорте, мог бы упомянуть, что гниешь изнутри, – говорит Джадд, сидя в моем кресле и скрестив ноги в лодыжках. – Может, ради исключения об этом стоит рассказывать близким друзьям.

– Некогда было.

– Настучать бы тебе по башке.

Я закатываю глаза, но снова шиплю, когда Ходжат касается особенного болезненного места по центру.

– Тебе не по зубам, Джадд.

– Ладно. Оз, стукни его за меня.

Озрик с такой силой бьет меня по голове, что я аж подпрыгиваю.

– Черт!

Ходжат и бровью не ведет, продолжая наносить мазь.

Я свирепо смотрю на Оза.

– Гребаный ты говнюк, я гнию!

Он скрещивает на груди огромные руки и пожимает плечами.

– Расскажешь в следующий раз.

– Я сказал Райатту!

– Да, но с тех пор ты не говорил, что тебе стало хуже. А еще ты проспал три гребаных дня, – огрызается брат.

– Я… Погоди. Три дня? – Я оглядываю спальню, вижу, как сквозь окна проникает дневной свет, и понимаю, что не чувствую себя таким измотанным, как раньше. – Я проспал три дня?

– Да. Мы уже начали волноваться, – говорит Джадд. – И целый час пытались тебя разбудить.

– Я в порядке.

– Видишь, в каком состоянии твоя грудь? – шипит Райатт. – Мы должны были удостовериться, что ты еще жив.