Бермонт делал вид, что верит. На публике он был сухим и сдержанным, совсем не улыбчивым, и тем интереснее было дразнить его.

Придворные дамы цвели в окружении мужчин в парадных мундирах, статс-дама Марья Васильевна строго следила за всеми, как воспитательница детского сада. И во взглядах, которые она бросала на принцессу, не было больше укоризны – только почти материнское одобрение.

К ночи Поля начала беспокоиться. Дыхание учащалось, тело становилось горячее, чувствительнее, и хотелось двигаться, чтобы избавиться от чувства тревоги, выйти на улицу, на воздух, на свободу. И слух становился острее, и зрение будто фокусировалось, предметы стали четче, объемнее, но теряли цветность. И запахи… она еле дождалась конца ужина, потому что стала ощущать в воздухе и резкий привкус духов присутствующих дам, хотя до этого они были незаметны, и человеческого пота, и приправ в еде. И тяжелые звериные волны от присутствующих берманов, и щекочущий все тело, возбуждающий запах Демьяна. Очень мужской, очень вкусный – хотелось урчать и прижиматься к нему. Он поглядывал на нее с некоторым беспокойством, и Поля успокаивающе гладила его по руке под столом: продержусь, не спеши. И продержалась: успела еще принять душ, строго приказать заступившей на дежурство Марье Васильевне, чтобы ее не беспокоила, если только не услышит грохот, нырнуть голышом в кровать – одежда раздражала – и дождаться Демьяна, старательно противясь сну.

Бермонт пришел тихо, лег рядом с ней, не раздеваясь, обхватил руками и прижал к себе.

– Есть надежда, что ты обернешься во сне, – шепотом сказал он, – и не будешь безобразничать.

– Зато я сейчас могу побезобразничать, – проурчала Пол и потерлась об него. – Обалдеть, как ты пахнешь. Оторваться не могу, – она застонала тихонько, лизнула его в шею, еще раз и еще. – Обалдеть что такое. Голову сносит.

Поцеловала, царапая ему плечо под футболкой. Телу было горячо и тягостно, и она сжимала ноги и постанывала, а мужчина лежал, не шевелясь и не отвечая, только стискивал ее крепче и дышал тяжело, размеренно.

Вот тут она и оторвалась. И терлась об него, и урчала тихонько ему в ладонь – Демьян закрыл ей рот, чтобы не услышала бдительная дежурная, – и вздыхала, и целовала пальцы, и заглядывала в глаза, выгибаясь. Залезла ладонью под футболку, прижалась тесно-тесно, наглаживая широкую спину в свое удовольствие – он только порыкивал: хватит! – скользнула пальцами ниже, под штаны, но рука тут же была перехвачена, а сама Полина – зафиксирована, прижата спиной к кровати.

– Поля, – тяжело и почти умоляюще сказал Бермонт, нависая над ней, – я едва сдерживаюсь. Полюш. Потерпи. Зря я пришел.