Кэл ерзает возле решетки, так что под его весом металл вибрирует.
– Что?
– Есть и другие. Это обнаружил Джулиан. Он объяснил мне, как найти их, и… – мой голос обрывается, не в силах продолжать. – И я рассказала твоему брату.
Я едва удерживаюсь, чтобы не кричать.
– Он так ловко меня использовал.
Кэл поворачивается и устремляет на меня взгляд сквозь решетку. Пусть даже он лишен способностей, пусть эти проклятые стены подавили их, в его глазах пылает ад.
– Ну и как ощущение? – рычит он, оказавшись почти нос к носу со мной. – Каково это, когда тебя используют, Мэра Бэрроу?
Некогда я бы отдала всё на свете, чтобы услышать свое настоящее имя из его уст, но теперь мне становится больно, как от ожога. «Я думала, что пользуюсь ими обоими, Мэйвеном и Кэлом. Вот дура».
– Прости, – выдавливаю я.
Неприятно это говорить, но ничем другим я не могу утешить Кэла.
– Я не Мэйвен. Я поступила так не для того, чтобы причинить тебе боль. Я не хотела…
И добавляю тихо, чуть слышно:
– Я не всё время лгала.
Его голова звучно стукается о прутья – наверное, это больно, но Кэл как будто ничего не замечает. Как и я, он утратил способность ощущать боль и страх. Слишком многое произошло.
– Думаешь, он убьет моих родителей?
Мою сестру, моих братьев… В кои-то веки я рада, что Шейд мертв и Мэйвен его не достанет.
Я ощущаю странное тепло, которое проникает до костей. Кэл сидит, прислонившись к решетке прямо у меня за спиной. Его жар не обжигает, он естественен, а вовсе не вызван гневом или способностью. Это человеческое тепло. Я чувствую, как Кэл дышит, как бьется его сердце. Оно стучит, как барабан, когда принц находит в себе силы солгать.
– Я думаю, у моего братца найдутся куда более важные дела.
Наверное, Кэл понимает, что я плачу, поскольку мои плечи дрожат от всхлипов, но ничего не говорит. Для этого нет слов. Он просто остается на месте – мой последний кусочек тепла в мире, превращающемся в прах. Я оплакиваю их всех. Фарли, Тристана, Уолш, Уилла Бри, Трами, Гизу, маму, папу. Алую Гвардию. И Килорна. Я не сумела спасти его, как ни старалась. Я даже себя не могу спасти.
По крайней мере, у меня остались мои сережки. Маленькие крапинки, острые на ощупь, останутся со мной до самого конца. Я умру – и они тоже.