Сораса знала путь и вела их напрямик. Красная колонна маячила впереди – на другой стороне лабиринта из глиняных и каменных зданий. Мимо них проходили усталые путники, жаждавшие отдохнуть в прохладе каменных стен таверны или во дворе трактира, под сенью раскидистых деревьев. Несмотря на то что в этом квартале хватало питейных заведений, на глаза Корэйн попадалось очень мало пьяниц и бродяг. На улицах Алмасада поддерживалась невероятная чистота. Ей способствовали как дворники, так и передвигавшиеся по городу патрули солдат, облаченных в шелка и кольчуги.

Они прошли мимо рыбного рынка. На нем стояло множество разноцветных прилавков, в каждом из которых продавался определенный вид рыбы, выловленной из моря у айбалийского побережья или из извилистого Зайрона. Большую часть из них Корэйн узнавала – жирные сомы, мощные речные карпы, колючие иглобрюхи, крокодильи хвосты. Ее сердце заколотилось сильнее, когда она увидела, как мускулистый рыбак гордо демонстрирует проходящим извивающееся щупальце. Однако оно было чернильно-черным и принадлежало обычному осьминогу. Морские чудовища, вышедшие из Веретена, еще не успели добраться до этих мест.

Зажатая между Домом и Сорасой, Корэйн тяжело вздохнула. На долю секунды ей показалось, что она вернулась в ту летнюю сискарийскую ночь, когда она замерла на пороге своего домика, понимая, что перед ней пролег совсем иной путь, взывавший стать на него как можно быстрее.

Она сделала свой выбор еще тогда.

Вальтик и Эндри шагали на некотором отдалении от них. Оруженосец выделялся из толпы, превосходя айбалийцев ростом почти на целую голову и отличаясь от них более темным цветом кожи. Не говоря уже о том, что он был одет как северянин: в то время как большинство местных жителей носили свободные туники и головные уборы, чтобы спасаться от жары и солнца, на Эндри по-прежнему были кожаные штаны и туника, а с его плеча ниспадала мантия. Прежде чем завернуть за угол и потерять его из виду, Корэйн встретилась с ним взглядом. Эндри кивнул.

Оказавшись на соседней улице, Корэйн растерянно заморгала. На нее смотрело другое лицо.

Ее собственное.

Портовый квартал был окружен древней кирпичной стеной, в которой насчитывалось с дюжину открытых ворот. В отличие от дамб, кладка понемногу осыпалась по углам. Все остальное ее пространство было заклеено старой бумагой. Заметки, реклама, выцветшие письма на разных языках, хотя в основном здесь виднелись размашистые, изящные буквы айбалийского. С кирпичной стены на них смотрели портреты преступников и беглецов, под именами которых были написаны их прегрешения.