— Государь!!!

— Ты читай, мейр, читай.

Вторая грамота четко и внятно лишала подданства Россы семьи всех иноземцев, кои в бунте замешаны были. Бунтовщиков, понятно, казнят, Борис кротостью не отличался. А вот семьи их… ладно уж! Пожалеем!

Имущество их казна выкупит, а потом пусть на свою родину отправляются. Нам такая наволочь в Россе не надобна!

Третья грамота добивала. Это было краткое письмо монарху Франконии (и такие же письма полетят и в Джерман, и в Лемберг, и в Рому, по всем странам) с извещением о случившемся и перечнем бунтовщиков. То есть знайте, кого благодарить за свои проблемы.

Данаэльс даже взвыл от лютой тоски.

Дыба?

Перетерпеть боль телесную можно, тяжко, трудно, но можно, и не такое люди терпят. А вот боль душевная куда как страшнее оказалась! Понимать, что сам строил, сам старался, и своими же руками все прогадил, все разрушил… помог Истерману? Молодец!

Только поставил ты не на ту лошадь, и проиграл окончательно.

Так, истошно воющего, Данаэльса и потащили в Разбойный приказ, в пыточную, а Борис документы подьячему отдал. Пусть перебеляют начисто, пусть еще протоколы допроса Истермана приложат, Данаэльса, еще кое-кого…

Допросят, запишут, а потом и на кол их. Или на плаху…

Нет, наверное, на кол. Не потому, что Борису чужие мучения нравятся, напротив, неприятно ему даже думать о таком. Его бы воля, он бы казнил быстро и без лишних пыток, да нельзя.

Иноземцы же!

Дикий народ, одно слово!

Нельзя к ним по-хорошему, понимаете? Они это сразу за слабость принимают, давить начинают и тогда уж приходится их всерьез останавливать, с кровью, с болью… не понимают они хорошего отношения!

А вот когда ты их с размаху, да жестоко, да с ноги…

О, тут они прекрасно соображать начинают, отступают, извиняются — что за люди? Почему им плетка милее руки протянутой?

Одно слово — дикари иноземные. Немтыри. Немцы.

* * *

Магистр Эваринол в окно посмотрел, поморщился.