Вот это и произошло в темнице.

Верея все отдала, жизнь и душу, смерть и посмертие, силу и волю вложила, а человек ведь в такие минуты Богам становится равен и божественной мощью наделен. А Верея еще и последней из рода своего оставалась.

Все она отдала, а что осталось — то за Устинью зацепилось.

Душа, наверное. А может, и часть силы ее…

Они и горели, и бушевали неистово, потому как нрав у Вереи был, что тот огонь. Потому и определить силу Устиньи не мог никто, потому и чувствовалось, что умирала она.

Не ее та смерть была, Вереина. Или и ее тоже?

Что уж сейчас о том думать? Главное, вернула все Устинья, свой долг отдала. И смотрела почти счАстливо, как Верея оглядывается, как руку к груди прижимает…

— Мамочки! Где я⁈ Что со мной⁈

Как в изумлении опускается на колени рядом с ней Добряна.

— Вереюшка, внученька…

— Бабушка? Я тебя помню… Добряна. Правильно ведь?

— Девочка… — и волхва всхлипывает, и обнимает внучку свою, и радуется искренне. И разуму ее, и тому, что видит в ней.

То Верея была ровно кувшин пустой, глиняный, темный, потрескавшийся. А сейчас…

На глазах у Добряны чудо происходило. Верею словно поток силы заполнял. Искрящейся, чистой, вдохновенной силы Живы-матушки! И становился глиняный сосуд хрустальным, и огонь в нем горел такой, что хоть ты на скалу ставь вместо маяка! Да с такой-то силой… тут и Велигнев за голову схватится! Она ж…

Она горы пальчиком свернет! Моря осушит!

— Устинья! Как же это…

— Правильно все. Более, чем правильно.

— И ты… ты изменилась тоже! Сила твоя изменилась!

Устя только руками развела.

— Мы с Вереей теперь как сестры кровные. Наверное…