Но всё это было бы ложью. У Минчжу нечем было похвастаться, да он и не считал, что подобным достойно хвалиться. До Цзинь Цинь женщин у него не было, и он всегда с долей отвращения выслушивал россказни о чужих любовных похождениях. Кузены полагали, что непорочность позорит мужчину, особенно, если это молодой ворон в самом расцвете сил.

«Ну, опозорюсь, так опозорюсь», – подумал он и ответил:

– Ты первая, с кем я сплёл крылья. Откуда мне знать, что бывает дальше?

По тому, как широко раскрылись её глаза, он понял, что она ожидала другого ответа, но и не была разочарована тем, что он дал ей. Напряжённое тело в его объятьях несколько расслабилось, взгляд явно смягчился.

– Не обманываешь? – после паузы спросила она.

– Когда я тебя обманывал? Да и зачем? – удивился он.

– Значит… мы принадлежим только друг другу?

Губы У Минчжу непроизвольно растянулись в улыбке.

– Да, – сказал он, – только друг другу и никому больше. Никому и никогда.

112. Попались

112. Попались

Птицы никогда не засыпают до конца, такова их природа. У воронов даже есть поговорка: «Один глаз спит, другой – недрёманно глядит».

У Минчжу тоже обычно спал некрепко и просыпался от малейшего шороха. Но в этот раз, охваченный сладкой истомой и собственными неясными мыслями, он на мгновение потерял привычную бдительность, и это во многом определило его – их! – дальнейшую судьбу.

Укоры совести были не из тех чувств, что навевают дремоту, однако. Неправильно было поступать так, он это знал. Знал и всё-таки настоял на своём. А ведь она заслуживала большего, чем наспех сооружённое гнездо в какой-то глуши. Это малодушие толкнуло его на столь неблаговидный поступок. И если бы цыплёнок действительно вздумал завестись у неё под сердцем, она была бы опозорена. А он хотел для неё лучшего – роскошной свадьбы, и чтобы она наконец жила с высокоподнятой головой, как его драгоценная единственная жена.

Глаза его открылись, вспыхнули в предрассветном сумраке бледно-жёлтыми искрами. Мозг ещё спал, но птичья бдительность уже слала ему сигнал за сигналом: опасность! Он вздрогнул всем телом и проснулся. Рядом завозилась Цзинь Цинь, вероятно, разбуженная его резким движением.

У Минчжу накрыл ей рот ладонью, прежде чем она успела что-то сказать, и едва слышно велел:

– Тихо! Ни звука!

Потрясение на её лице невозможно было не заметить. У Минчжу отвесил себе мысленную пощёчину. Но у него не было времени извиняться за нечаянную грубость, он сказал одними губами:

– Там кто-то есть. Я пойду взгляну.

Он мог ошибаться, хотел бы ошибиться, но чутьё ворона продолжало бить в набат, и у него не было ни единой причины не верить: он всегда на него полагался – и оно никогда его не подводило.