Ну это было уже наглостью!

— Я не за этим прихожу!

— А зачем? — он приподнял бровь.

Затем, что не могу не приходить.

Затем, что ты — точка, в которой сходятся мысли, и ты — первый, кому хочется всё рассказать. Затем, что ты слушаешь. Затем, что ты всегда принимаешь. Затем, что ты так хорошо целуешься, Ёми бы тебя побрала!

Всё это пронеслось в её голове за какой-то миг, но ответила она только:

— Просто.

— Просто?

— Да, просто прихожу. Просто хочется.

— Норико. — Он повернулся всем телом, усаживаясь к ней лицом. — Что не так?

— Всё так, — не сдавалась она. Но где-то внутри орала на себя: «Скажи, Норико, скажи!»

— Тогда, в Юномачи, я думал, мы…

— Что? Мы думали, это последний день нашей жизни.

— Не говори глупости, этот последний день жизни потом ещё и здесь много раз повторился. — Он, казалось, начинал злиться. Ну хоть какие-то чувства…

— И чем ты недоволен?

— Тем, что мне мало, Норико! — Он наклонился вперёд, от спокойствия на лице ничего не осталось. — Мало тебя. И я уже оставил все надежды догадаться, что сделал не так. Я стараюсь понимать тебя, даю тебе столько времени, сколько нужно. Оставляю за тобой всю свободу, ведь тебе это важно. Каждый раз я боюсь сделать лишний жест или сказать что-то, что ты поймёшь по-своему, потому что ты так любишь всё на свете понимать по-своему! Норико, — выдохнул он, и в этом выдохе было столько чувств, столько боли, что она опешила, потерялась в них, не зная, как реагировать. — Я хочу тот последний день каждый день. И я не знаю, что ещё мне нужно сделать, чтобы ты поняла, как нужна мне.

Она замешкалась, пытаясь сообразить, как ответить, а потом не нашла ничего лучше, чем накричать на него в ответ:

— А как я понять должна, если ты не говорил?!

— Я не говорил?! — Он дёрнулся вперёд, завёл руки ей за спину, и не успела она осознать, что произошло, пряди волос, ничем больше не удерживаемые, тут же полезли в лицо. — А это что? — Он держал ленту у неё перед глазами.