– Ты же не собираешься… – пролепетала я, почувствовав неладное.

– Собираюсь. Мне больно говорить: мы больше не встретимся. Я больше не позову тебя сюда, даже мысленно. Не оставлю лазейки, чтобы ты хоть что-то помнила. Не позволю повторить мою судьбу.

– Не надо! Не-на-до!

– Забудь поскорее. Забудь все: что умеешь, что говорила со мной.

Я мышь, которой только и остается, что бежать по лабиринту, не понимая, что выхода нет.

– Если сделаешь это, я тебя возненавижу!

– Забудь-забудь-забудь!

Дверь слегка поддалась, и я протиснулась внутрь, едва не распластавшись по полу. Замерла, глядя на бабушку. Былая красота угадывалась по осанке, наклону головы. Руки, когда-то изящные, а теперь бледные, с просвечивающими венами и истонченными пальцами, были сложены на столе.

Крошечная девочка, курносая и белокурая, засмеялась и обхватила бабушкин безымянный палец, попыталась поднять, но не справилась. Отошла, оторвала кусочек от страницы раскрытой книги. Смастерила самолетик, запустила. А потом вдруг взбежала по бабушкиному запястью, перебралась на предплечье. Раскинула руки, удерживая равновесие, словно канатоходец над городом. Вскарабкалась на плечо.

Победно пискнула, нырнула в распущенные седые волосы, обхватила прядь и попробовала покататься, как на тарзанке. Чуть не упала и, притихшая, уселась в месте, где шея переходит в плечо. Свесила ножки на бабушкину сгорбленную спину.

– Когда-то я приказывала лягушкам разыгрывать целые представления. Кларисса их очень любила. Она шила им платьица из лоскутков.