Когда он надолго уезжает, когда она знает, что он был с другими женщинами, она напивается до такого ступора, как этот. Должно быть, она наполовину сумасшедшая и бредит, раз задает мне этот вопрос. Но когда Азаи сообщает о своем возвращении, она меняется. Спешит привести в порядок свое лицо, принарядиться, подготовиться к его приезду — наблюдать, как она суетится вокруг, отдавая приказы домашнему персоналу, все равно что наблюдать за крысами, бегающими по лабиринту. Само напоминание заставляет мои губы дрогнуть.

Крысы в лабиринте…

Однако в книгах, которые я читал, люди не думают о тех, к кому они привязаны, как о крысах. Они не смеются над их попытками добиться любви от тех, кто никогда не даст им ее. Они не рассматривают возможность свернуть шею своим матерям за то, что те их раздражают.

— Нет, — наконец произношу я, обдумав свой ответ.

Лицо моей матери застыло в шоке, когда она уставилась на меня. Я морщу нос и отворачиваюсь. От нее пахнет кислятиной — почти как от чего-то, что слишком давно перезрело и вот-вот сгниет.