– И тебя. – Я села на кровать, и мы обменялись подарками.

Майлс первым разорвал оберточную бумагу. Еще на горе в переплетном классе я сделала для него ежедневник. Каждый элемент его был создан вручную, от бумаги, которую я вымесила в горшке, до обложки, которую я украсила семенами полевых цветов. Я долго думала, что ему подарить – ни один подарок не казался подходящим для чьего-то последнего дня рождения, – но преподнести ему то, из чего могло вырасти что-то новое, показалось мне верным решением.

– Тебе необязательно его заполнять, – сказала я. – Можешь просто оторвать обложку и посадить ее во дворе.

Майлс провел ладонью по обложке, испещренной бугорками семян.

– Очень красиво.

Отнюдь. Бумага ручной работы была грубой и неровной, писать на ней было трудно, и у него, возможно, не осталось времени даже на то, чтобы сделать хоть пару записей.

– А теперь ты открой свой, – сказал он. Его подарок был широким плоским прямоугольником, походившим на книгу. Я вспомнила, как он подарил мне книгу по астрологии на шестнадцатый день рождения. Она до сих пор лежала где-то у меня в комнате.

Я осторожно развернула бумагу. Мне не хотелось раздирать ее, уничтожать то, что сделал для меня брат. Раскрыв обертку, я увидела перед собой тетрадь на спирали с потертой голубой обложкой. И тут же узнала ее, словно старого друга – это был дневник, в котором Майлс описывал мои детские отметины, пока мы росли.

Я изумленно перелистывала страницы. Было чувство, что я смотрю на свои детские фотографии или читаю собственную биографию. Детские отметины когда-то казались незабываемыми, неизгладимыми из моей памяти, но теперь они выглядели чем-то чужим и странным.

Я переворачивала страницы, пока не дошла до описания моих детских отметин на левом локте. Майлс снова и снова перерисовывал их, соединяя отметины разными способами, будто пытаясь таким образом увидеть в них иные возможные значения. Наглядное доказательство его увлечения и неуверенности в себе.

– Загляни в конец, – сказал он.

Между последней страницей и обложкой обнаружились отдельные листы, смятые и разорванные, но кое-как склеенные обратно из кусочков. Сначала я не понимала, на что смотрю, но позже осознала, что передо мной были те его чертежи, которые я изорвала в клочья перед отъездом на гору два года назад. Брат восстановил истерзанные рисунки: заново сложил их в верном порядке и стянул их раны прозрачным скотчем.

– Я решил, что все это тебе пригодится, особенно когда меня не будет. – Он сделал паузу. – Все это и так было твоим.

Я прижала его тетрадь к груди. В тот последний день рождения, что мы праздновали вместе, нашим подарком друг другу стала бумага. Бумага – как полупрозрачные страницы «Картографии будущего». Бумага – как рисунок с лицом моего похитителя, запечатанный у меня под кроватью. Бумага – как то письмо, что я написала Майлсу, но так и не отправила. Бумага – как карта Таро, обнажающая мое тело и мою судьбу.