Я думала, что Кассандра подарит мне цветы или украшение, но вместо этого она преподнесла мне венок из плюща.

– Плющ символизирует память, – сказала она. – И еще бессмертие, как считают некоторые. Можно? – Она аккуратно водрузила венок мне на голову и поправила под ним волосы. Я словно окаменела, не зная, как на это реагировать, и испытала благодарность, когда на помощь мне пришли Мари и Луиза.

– Селеста, у тебя волосы так отросли, – сказала Мари, бережно раскладывая их у меня по плечам. – Тебе идет.

Я сто лет не задумывалась о своей прическе и уж точно не помнила, когда стриглась в последний раз. Волосы были частью меня, но они не требовали моего внимания – просто тихо росли себе и все. Но в тот момент я провела пальцами по своим отросшим прядям и удивилась тому, какими длинными, какими сильными они были. Что они будут расти, даже когда Майлса не станет.

Мы заняли свои места, и мама принялась раскладывать нам по тарелкам блюда, которые дома готовил отец. Гораздо позже я поняла, какой подарок преподнесли мне родители. Они показали мне, что жизнь идет своим чередом, что я нуждаюсь в подругах и ощущении нормальности и как приятно, отвлекшись от горя, насладиться прекрасным и теплым осенним днем в окружении дорогих мне людей.

Мама вынесла бутылку сухого белого вина, чтобы подруги смогли поднять бокалы в честь моего дня рождения. Я украдкой бросала взгляды на Кассандру, пока она не встретилась со мной глазами. Она знала о Майлсе. Она знала о моей работе у Джулии. Она знала, и все же оставалась от меня так далека.

– Мари, – произнесла Кассандра, по-прежнему не сводя с меня глаз. – Ты рассказывала Луизе историю про рекламный плакат в центре? Про тот, с кремом для тела. Помнишь?

– Такой плакат не забудешь, – усмехнувшись, сказала Мари. Они с Кассандрой быстро поведали Луизе, о чем шла речь: о плакате, на котором была изображена женщина без отметин, о том, как весь город взорвался негодованием и плакат сняли всего через пару дней после его появления. Луиза слушала, распахнув от изумления глаза. Она была родом из более космополитного города, где, по ее словам, такой плакат не вызвал бы скандала.

– Кого-нибудь наверняка смутила бы нагота, – пояснила она, – но не настолько, чтобы так быстро от него избавиться.

– Это был просто нарисованный силуэт, не детализированный, без откровенных подробностей, – сказала Мари. – Теперь я с трудом понимаю, из-за чего поднялся сыр-бор, почему тогда все так разозлились.

А я понимала. На горе у меня было время поразмыслить об этом, а силуэт той женщины стал частью моей повседневной жизни.