Удивительно, как легко Ягина доверилась ей, как позволила мерить шаг и распределять опору. Их движение не сквозило ловкостью, они не всегда попадали в три такта, но воздух был слишком лилейным, музыка слишком волшебной, а лицо Ягины слишком счастливым, чтобы это имело значение.

«Ну надо же, Петро, я наконец поняла, о чем ты говорил, когда писал, что танцы на балу – это прелесть что такое. Всего-то и нужно было умереть и одеться в форму!»

Закружившись в собственном восторге, Александра едва не пропустила, как Ягина тяжело задышала, а виски ее заблестели от пота.

– Вы устали? – спросила она, замедляясь.

Ягина улыбнулась:

– Отведите меня куда-нибудь, где не так громко, Саша.

Местечко потише отыскалось на небольшом листе, спрятанном от главного зала завесой плакучей ивы, словно в беседке. Вальс здесь звучал приглушенно, вместо него пиликали сверчки и надрывались лягушки. Ягина с облегчением устроилась на расстеленном пушистом одеяле, Александра уселась напротив. Обтерев виски, она подергала воротник доломана, позволяя ветерку погладить разгоревшуюся шею. Как же хорошо, какая свежесть! И этот нежный сладковатый запах – откуда он? Александра обернулась и заметила среди мохнатых стеблей рогоза изящные сиреневые цветы с тонкими лепестками. Как их назвал Константин? Кукушкин цвет? Сорвав один, она спрятала его в рукав доломана.

Ягина подложила подушку под больную ногу.

– Вы, Саша, оказывается, завидный танцор. Блистали на балах в Живой России?

– Отнюдь, – смутилась Александра. – Я не любитель танцевать, а балов и вовсе избегал.

– Отчего же?

– Не вижу в них удовольствия. Сплетни мне скучны, шутки – противны, обычай женщинам стоять, пока их выберут и пригласят – и вовсе оскорбителен. Да и, признаться, жаль времени, которое можно было бы с пользой провести в седле или в тренировке.

– Простите, что отвлекла вас от важного дела, – подтрунила Ягина.

– О нет, с вами я танцевал с искренней радостью и не жалею и минуты, поверьте!

– Верю, верю. Вы всегда краснеете, когда говорите правду.

Александра опустила голову, чувствуя, как неловкость заливает краской по самые уши.

– Вы чудесны, Саша, – сказала Ягина, ласково коснувшись завитков на ее виске. – Как в вас сочетаются безмерная, даже безрассудная отвага и это трепетное смущение? Храбрецы обычно хвастливы, а смущаются тихони. Вы же…

Она вдруг взяла Александру за руку и стянула с нее перчатку. Мягко сжала ладонь – не забирала тепло, лишь погладила пальцы.