Старик сидел недалеко от лампы, и все заметили, как он зарделся от удовольствия.

– Как мало надо человеку для счастья, – шепнула Маша на ухо Татьяне.

– А дамы что же? – спросил Король. – У вас-то должны быть в запасе грустные истории…

– Не сомневайтесь! – отозвалась Маша. – Нам для счастья нужно больше, чем вам… – она указала глазами на все еще интимно переживавшего похвалу Соломоныча. – Моя история – про то, как долго можно вспоминать человека, которого никогда не знал и не видел…

История пятая, рассказанная все еще на что-то надеющейся Машей, о том, как от одной женщины осталась серебряная ложка.

Ее звали Евстолия. Она родилась в конце девятнадцатого века в семье не особо успешных, а если быть честной, то попросту разорившихся купцов Шокиных. В той среде новорожденных называли по Святцам – и какое имя выпало, такое выпало…

Речь идет о сестре моей прабабушки, дедушкиной матери. Имя с детства меня завораживало – даже сейчас, при моде на всяческий «винтаж», шансов встретить обладательницу этого имени практически нет. Замуж Евстолия вышла поздно, за младшего сына из богатой купеческой семьи Ворониных, торговавших ювелирными изделиями. Поздно – потому что родители жениха несколько лет не давали своего согласия на брак сына с бесприданницей. Но молодые люди сумели пронести свою любовь через все семейные неурядицы и, наконец, обвенчались – перед самой Первой мировой войной. Новобрачная, конечно, сменила фамилию. Молодой муж успел заказать ей личный набор столового серебра – с вензелем на черенках, изображавшим красиво переплетенные буквы Е и В – Евстолия Воронина. Почти сразу у него открылся туберкулезный процесс – и примерно год спустя Евстолия овдовела бездетной, ну, а потом посыпалось: войны, революции… Прожила она недолго.

Набор серебра, конечно, за сто лет «поистратился»: что-то теряли, на что-то выкупали кого-то из тюрьмы, что-то обменивали на продукты – в общем, мне какими-то кружными путями перепала одна столовая ложка, которую я активно использую. Причудливо завитые буквы вензеля по-прежнему хорошо видны – и поэтому сестру прабабушки Евстолию, чьей фотографии у меня нет и никогда не было, я вспоминаю каждый день. Одна я. Больше некому. Все умерли. А кто жив – у того нет ложки.

Вот что такое – «на память». Пока живы те, кто тебя видел и знал, они, может быть, иногда случайно упомянут тебя в речи, или вспомнят по какой-нибудь ассоциации. Но, когда и они умрут, твой образ на земле угаснет тоже. А вот этой Евстолии посчастливилось забросить некий «крючок» на целый век вперед: имя, ложка – и краткое, более чем краткое, жизнеописание…