Джил прошлепала босыми ногами к комоду, выдвинула ящик и принялась выбрасывать на кровать одежду: брюки, кожаную безрукавку, какую-то фантазийного покроя кофточку. Тут же она стянула мокрое платье и стала облачаться в то, что валялось на кровати, одеваясь быстро, деловито. Кот в это время задрал ногу и занялся гигиеной. Застегнув последнюю пуговицу, русалка скользнула к трельяжу и, орудуя щеткой, расчесала мокрые волосы. Присев, запустила руку в ящик, что-то там со звоном переставила и вынула небольшой конвертик серой бумаги. Из конвертика на ладонь высыпались засушенные, плоские цветы — бледно-фиолетовые с жёлтым. Придирчиво осмотрев их, Джил выбрала две веточки, одну оставила себе, а другую протянула Джону. Сыщик взял, пригляделся. Фиолетовые соцветия на поверку оказались листьями: узкие, с зубцами по краям, они выглядели точь-в-точь как бутоны. Настоящие же цветы были жёлтыми, вытянутыми, похожими на языки пламени.

— Цветок один оторви, — велела русалка, — и в рот положи. Еще сказать надо: «видимо-невидимо».

— Это что? — Джон понюхал веточку, но ничего не учуял.

— День-и-ночь.

— День-и-ночь? Марьянник?

— Ага. На могиле рвала, всё как надо. — Джил заметила выражение на лице Джона и поспешила добавить: — Да не сомневайся. Могилка безымянная, собирала после заката. Побегать пришлось, пока нашла. Зато теперь ни одна собака не почует.

— Джил, я, конечно, всё понимаю, — начал Репейник, — но деревенская магия…

Девушка нахмурилась.

— Опять за своё, — сказала она. — Плащ-невидимка знаешь, сколько стоит? А сколько за него сроку дают, помнишь? Ты вот амулетик мой снял? Снял, ага, боишься спалиться-то. Ну, так на сколько за плащ посадят?

Джон пожевал губами, вспоминая.

— Маскирующие магические устройства, — нехотя сказал он. — Использование устройств не допущенными к эксплуатации лицами, а также применение таковыми лицами оных устройств в личных, корыстных целях, — он сглотнул, перевел дух и продолжил: — …карается тюремным заключением от семи до двенадцати лет. Согласно решению суда. Плюс конфискация.

— Во! — кивнула Джил. — А тут цветочек. Найдут — скажешь, от моли в карман сунул. Если найдут ещё.

Джон почесал затылок и не нашелся, что ответить.

— Попробуй, — напомнила Джил.

Сыщик вздохнул, оторвал от ветки цветок и положил в рот. У лепестков был лёгкий горьковатый вкус, словно у чаинок.

— Жевать можно? — спросил Джон.

— Нужно. Проглотить надо. И еще «видимо-невидимо» скажи.

— Видимо-невидимо, — повторил Джон, подозревая, что вид у него донельзя глупый. Джил, однако, ухмыльнулась и тоже сунула в рот цветок марьянника. Джон покачал головой. Деревенские жители всегда умели использовать природную магию, хоть и не знали волшебных приборов сложней ладанки. Травы, сорванные и засушенные определенным образом; узлы на конопляных веревках и шнурках сыромятной кожи; расплавленный воск, мёд, дождевая вода; гвозди, подковы, битое стекло, песок и дырчатая речная галька. И, конечно, заговоры, наговоры, сотни, тысячи колдовских стихов и напевов. «В чистом поле ива, на иве птица гнездо вила, — вспомнил Джон материнский голос, — несла яичко морем, в море уронила…» Как дальше, он забыл; помнил только в конце: «Руки мои — крылья, глаза мои — стрелы, век тебе меня любить, век меня не забыть». Мать сама не своя была до народных заклинаний, много путешествовала, выспрашивая новые, платила иногда большие деньги какой-нибудь замшелой карге, чтобы та научила магической песне. Конечно, это было давным-давно, в Твердыне, во времена материного девичества. Ведлет, а вместе с ним и его жрецы смотрели благосклонно на мелкое колдовство, вершившееся в народе. В самом деле: страна огромная, врачей на каждую деревеньку не напасёшься. Кто заговорит грыжу? Кто излечит зубы? Кто примет роды, поднимет на ноги скотину, уймёт лихорадку, сгонит ячмень на глазу? Деревенские знахари, колдуны и ведьмы — вот на ком держалось при Ведлете благоденствие народа.