Отчаяние охватило меня. Я не знал, как ее зовут в этом отражении. Не знал, зачем она мне нужна. Но знал, что лучше сдохну, чем отпущу ее.

— Дура! — выплюнул я. — Кого ты ненавидеть будешь, если меня не станет?

Жижа уже подступала к горлу, и я прилагал все усилия, чтобы удержать голову на поверхности. Мой вопрос озадачил Хриз. Она встряхнула тоненькими косичками мышиного цвета и почесала бородавку на длинном носу.

— Хм… вот как мы запели?.. — протянула она с такой знакомой интонацией, что я задохнулся и нахлебался гадостной болотной тины.

В глазах потемнело, силы оставили меня. Я окунулся с головой.

— Эй! А ну не смей подыхать! — забеспокоилась она, вскочив на ноги. — Ишь, удумал чего. Я тебя помучить еще хочу. В клетку посажу. Заколдую. Будешь у меня заместо…

Я дернулся наверх из последних сил и выдал жалобное:

— Аргх!..

Она бросилась к коряге и стала пихать ее в болото, едва не проткнув мне глаз. Я схватился за склизкий ствол, выбрался на него и перевел дыхание.

— Кикимора ты! — не удержался я.

Она сурово сдвинула мохнатые брови.

— Но я все равно тебя люблю… — поспешно добавил я.

Она улыбнулась, зверски оскалившись, и двинула мне по лбу черенком метлы. Наступила благословенная тьма.

Кто-то хлопал меня по щекам. Я открыл глаза. Велька.

— Фрон! Слава Единому, очухались!

— Где?.. Кто я?.. Какие у меня глаза?

Я так резко сел, что в голове что-то взорвалось, и меня вырвало. Я лежал в отвратительно теплой и ужасно соленой воде. Сколько хватало взгляда, везде простиралась водная гладь. Соляная жидкая пустыня. Соль была в носу, на языке, в горле, в легких. Даже Велька казался каким-то припорошенным серостью. Что-то еще в нем было не так, но мне не удавалось сообразить, что именно.

— Ну… покраснели глаза у вас чуток… и шишка на лбу. И это…

Он провел рукой, смахивая что-то невидимое с моей головы. Это были осколки синего льда. Они не таяли, хотя солнце все еще стояло в зените и палило немилосердно. Я отупело подобрал один из них. Пальцы мгновенно онемели от холода.