— И ты вышел, — я сжала свои руки вокруг его ладони.

— В конечном итоге, — кивнул Ярослав. — Он приходил целую неделю. Я вышел к нему в пятницу, шестого марта. Мы поговорили, говорили долго. Он собирал души, в том смысле, что заставлял их поверить не только в Бога, но и в Дьявола, поверить в ад. Ты же знаешь…

— Знаю, — кивнула, не отводя глаз, хотя очень хотелось, взгляд Змеева стал по-настоящему тяжелым, практически невыносимым. — Чтобы попасть в ад, надо верить в то, что ты попадешь в ад.

— Я узнал только тогда. Он не заставлял их грешить, но… говорил, что врать не так страшно, что измена — не измена, а воля божья, испытание, план… что Бог все простит. Читал… Георгий даже рассказывал на проповедях то же, что и я, но всегда говорил, что Бог все простит. Все. Абсолютно. Всегда. Как оказалось, любую проповедь, любую веру можно извратить. Я проиграл…

— Что ты сделал? — тихо спросила.

— Предложил свою душу вместо их.

— Он согласился?

— Да. В конечном итоге. Вернулся ко мне с ответом от «хозяина» через три дня. Я неделю метался как в лихорадке, не спал, не ел, молился. Последние молитвы к Нему были самыми отчаянными и самыми безнадежными. Как заведенный молился о прощении, о том, чтобы уберег, сохранил приход, помог людям. В последний день рясу снимал, как в тумане, а вот с крестиком расстаться так и не решился… Я все еще верил. Тогда все, что у меня оставалось — это вера. Я думал, что отшельник меня просто убьет, но он привел меня к себе, сказал, что убить себя я должен сам. Мне надо было совершить величайший грех — отнять жизнь, подаренную Богом. Обычный нож, старый, ржавый. Никаких свечей. Только крест перевернутый у моих ног, гнилые, черные доски пола, запах сырости и затхлости, пылинки в воздухе. Руки не тряслись, голова не кружилась, в тот момент все было очень четким. Я заставил его поклясться, что он и его хозяин уйдут, и всадил себе в сердце нож. В первые мгновения даже боли не было. Георгий стоял и смотрел, смотрел, словно старая кастелянша — с заведомым укором, обещанием наказания. Правда, смотрел так недолго, ровно до того момента, как началась моя агония. Началась с горла, будто раскаленный свинец залили… И этот свинец словно стекал дальше, к груди, животу, рукам, ногам. Я катался по вонючему дряхлому полу, скреб ногтями доски, сжимал свой крестик и выл. Не было страха, не было желания вернуть все назад, была просто боль, и мне очень хотелось, чтобы она закончилась. Я не понимал, что происходит, впрочем, Георгий тоже не понимал.

— Демон… — я сглотнула горькую слюну, голос дрожал.