— Гре…

— Знаешь, почему твои крылья такие черные? Такие тяжелые? Каждое твое перо — это грех, — с каким удовольствие я смотрела в его перепуганные, стеклянные глаза, с каким удовольствием видела там шок, боль, неверие. О да. Давай, осознавай, ублюдок.

— Мы рождаемся, таская за собой грехи отцов! Мы грешники по рождению. И я тебя поздравлю, конченный ты придурок, грехи твоего отца ты приумножил многократно! Поэтому твои крылья не такие, как мои. Поэтому они чернее бездны! — выплюнула я, улыбаясь.

Арт оказался рядом со мной через миг, отшвырнул в сторону кресло и ударил, голова дернулась, скулу обожгло, я упала, впечатавшись спиной в стену, снеся фотографии и картины.

— Ты врешь, врешь, сучка! — орал, почти выл он. Пнул меня в живот, по лицу, голове. — Ты врешь!

Я улыбнулась, стараясь удержать сознание на поверхности. Удары были сильными. Жгучими, тяжелыми, полными ярости. Он избивал меня и орал, хрипел. Пришлось терпеть, пришлось притворяться, стараясь не подавать виду. Мужик пинал так самозабвенно, так отчаянно, в полную силу. Так увлекся. Выл в клетке Крюгер, бросаясь на прутья. Еще чуть-чуть.

Вот.

Я схватила придурка за лодыжку, дернула, свалив с ног. Слишком тяжелые крылья, другой центр тяжести.

— Я не вру, — прошептала ему в губы, по-прежнему улыбаясь. — Ты грешник, самый отвратительный грешник, твоя душа так же черна, как твои крылья. И когда ты сдохнешь, то попадешь в ад.

— Мара, — он начал скулить, — зачем ты врешь мне? — протянул ко мне руки.

Я отстранилась, поднялась, дернула из всех сил толстую цепь, желая вырвать гнилое сердце Арта. И та порвалась. А он скулил у моих ног, хватаясь руками за воздух, протягивая их ко мне. Мразь!

И мне было мало. Я хотела его крови. Я жаждала его крови, и мой ненасытный, яростный ад вскипал раскаленным металлом, алчущими криков языками пламени, шептал голосом тысячелетнего пепла.

— Он никогда тебя не простит. Он никогда не примет тебя назад, — я опустилась на корточки перед ублюдком. — Все, что ты сделал, все, кого ты замучил, вернутся к тебе, они будут рвать тебя на части вечность, кромсать твое тело, сдирать кожу, проникать в кровь. Ты никому не нужен, Арт. И уж тем более ты не нужен Ему. Ты жалкий, никчемный сумасшедший.

— Нет!

— Да! — я наклонилась ближе. Арт сжал голову руками, съежился на полу, скрючился, подтянув колени к груди. — Скажи мне, Арт, у тебя есть кошмар? Самый страшный ненавистный сон. От которого ты просыпаешься в холодном поту, забившись в дальний угол кровати. Который засгавляет тебя трястись, возможно даже плакать. Который не отпускает тебя и спустя месяцы. У всех есть такой кошмар, — Артур дернулся, зажал уши руками. — Ты помнишь его, ты знаешь его наизусть. Каждую деталь, каждую подробность, каждый звук, шорох, слово. После этого кошмара ты куришь в открытую форточку, пьешь. Он так пугает тебя, что твои яйца сжимаются в горошины. Ведь так, Арт?