И мой рык после.

Я отшвыриваю Ирза ногами, хватаю его за руку и ломаю. Потом — вторую. Все так быстро и так просто. Ничего не слышу, в ушах — только гул крови, несущейся по венам, только яростное биение собственного сердца, на языке вкус пепла и свежих могил. Дрожит все вокруг, дрожит до основания, и бес трясется.

Я хватаю его голову, и бью беса лбом о мраморный пол. Еще и еще! Он еще жив, и меня это бесит. Как же меня это бесит! Как же он меня бесит!

Мне хочется вцепиться зубами в его горло и вырвать глотку, мне хочется вскрыть его от яиц до шеи, чтобы внутренности вывалились наружу, чтобы он истек кровью, чтобы захлебнулся ей.

Я хочу…

— Mapa…

Я вскидываю голову на звук этого голоса, шиплю и рычу, как дикий зверь, готовый броситься на того, кто посмел отвлечь от добычи.

— Мара, не надо. Он не стоит того.

В проеме двери, которую я даже не заметила, стоит мужчина. И у этого мужчины почему-то золотые, змеиные глаза.

Пальцы крепче сгискивают голову беса. Я могу ее оторвать. Я хочу ее оторвать.

— Мара, посмотри на меня! — окрик, приказ. Приказ, противостоять которому почему-то не получается. — Посмотри мне в глаза.

И я смотрю. Они золотые, они переливаются, затягивают, окутывают теплом.

— Это я виновата…

— Смотри на меня, Мара. Смотри мне в глаза, колючка. Возвращайся ко мне.

К тебе… Куда — к тебе? Кто…

— Давай же, Шелестова. Возвращайся, — он протягивает руку. Голос знакомый, глаза знакомые, даже та тварь, что внутри него, знакомая. Это не просто тварь, это…

— Иди, ко мне, колючка.

…это змей.

Я выпускаю голову, поднимаюсь на ноги. И так сложно противиться этому голосу. Ярость все еще клокочет в горле, но… как-то не так… будто ее отгородили от меня.

— Давай, Шелестова. Иди сюда, — мужчина все еще протягивает руку.