— В городе пять ворот.

— Вот ко всем и сходим. Сасык хоть и тупица, а без нас не уедет. Знает, что я ему шею намылю, если он нас бросит.

Боясь заблудиться, старухи побрели вдоль вереницы повозок и фургонов, стараясь не выпускать из виду зубцы городской стены.

Город купался в утреннем свете, но люди — грязные, полуголодные — не замечали глубокого синего неба и золотистого солнца, выползающего из-за крыш. В воздухе пахло потом, мочой и навозом. Вокруг лошадей роились мухи. Мужики ругались, бабы обмахивались платками. В тесных закутках между домами брадобреи брили желающим бороды, зубодёры рвали зубы. Горожане кричали из окон, чтобы заезжий люд справлял нужду в общественных уборных, а не под лестницами и за углами, и грозились окатить ослушников кипятком.

Солнце повернуло на запад, когда старухи добрались до северных ворот, но и там они не нашли своей телеги и деревенского паренька Сасыка. Перекусили купленной у разносчика лепёшкой, запили горьким элем и побрели дальше по окружной улице. До восточных ворот дошли уже затемно.

Непривыкшие к таким расстояниям старухи не чувствовали ног. От пыли першило в горле. От голода подташнивало. Решив продолжить поиски на рассвете, близняшки отправились в постоялый двор. Хозяин заломил за комнату баснословную цену: целых пять медных корон! Зато содержатель харчевни сжалился над сёстрами и разрешил им передремать на лавке в общем зале всего за два медяка.

В зал набилось народа как селёдок в бочку. Прикладываясь к кружкам с отвратительным на вкус пойлом, люди костерили стражников, кляли жару и подскочившие цены.

Примостившись в углу, Лита и Люта проглотили постную похлёбку, выпили по чаше вина, явно разбавленного водой. И прижались друг к дружке как курицы на насесте.

— Мне надоело, что бабы считают меня нищей, — прошептала Люта. — Как приеду в замок, сразу пойду к деревенской портнихе. Закажу себе платье. А потом запачкаю его на кухне или порву, чтобы все видели. Рассмеюсь от души. И новое пошью.

— А я куплю корзинку яиц, уроню на базаре и снова куплю.

Люта хихикнула:

— Пусть знают, что мы не голь перекатная.

За соседним столом разгорелся спор.

— Король не должен быть добрым, — кипятился толстый мужик в долгополой крестьянской рубахе. — Добрый — значит беззубый.

— И что он должен был сделать? — усмехнулся в усы человек городской наружности.

— Прогнать её по улицам.

— Опомнись! Она королева!

Толстяк ударил кулаком по столу:

— Она баба!

— Правду говоришь, — поддержал его кто-то из посетителей. — Этак бабы совсем распаскудятся.