Она накинула плащ на плечи и, покачиваясь из стороны в сторону, побрела в купальню. Смыть с себя всё…

Подставляя лицо воде, Малика плакала от унижения и обиды: мир желаний насмеялся над ней. Надев дорожное платье и накинув на голову чаруш, вышла из храма и забралась на заднее сиденье автомобиля. Иштар отодвинулся к окну, словно в салон уселась прокажённая. Стыдясь посмотреть на него, Малика вжалась в дверцу и прильнула лбом к стеклу.

За окном промелькнули дома, потянулись барханы. На горизонте, на фоне жёлтого неба, буря скрутила столбы песка. Закрыв глаза, Малика царапала пальцами обивку сиденья. Душевная боль пережёвывала каждую клеточку, сдавливала дыхание и грозила вырваться очередным потоком слёз.

***

За время, проведённое в дороге, боль не утихла, а на подъезде к Кеишрабу и вовсе стала нестерпимой. Слыша дыхание Иштара, Малика сгорала от стыда. Закусив нижнюю губу, не сдержала стон.

Иштар, сидя на другом конце сиденья, посмотрел искоса:

– Опять галлюцинации?

– Отвези меня к Хёску.

– Зачем?

– Отвези! – повторила Малика, едва не сорвавшись на крик.

Иштар дал знак водителю и отвернулся к окну, за которым потянулись городские улицы.

Когда автомобиль затормозил на площади перед храмом, Малика выбралась из салона:

– Меня не жди, – и хлопнула дверцей.

В зале шабиру встретил служитель. Выслушав её приказ, скрылся за потайной дверью.

Вскоре появился Хёск:

– Шабира? Так поздно? – спросил он, посмотрев поверх её плеча.

Что он там увидел? Машину? Иштара? Уже неважно.

– Отведи меня в жилую комнату, я заночую в храме, – промолвила Малика, направив взгляд на дымящий чан в центре зала. – И вели принести мне апельсин и нож.

– Зачем?

– Хочу есть.