– Эльямин, – позвала Самааш. – Не надо.

Выдернув локоть из руки Фейхель, Малика опустилась перед кроватью на колени:

– Что «не надо», милая?

– Ничего не надо. Я не хочу жить, если ребёнок умрёт. И не хочу рожать, у меня его заберут.

– Никто его не заберёт, никого не слушай.

– Марош специально уехал, – продолжила Самааш, перемежая слова паузами и надсадными вздохами, – чтобы я не рожала в его доме. Он не признает ребёнка.

– Мы что-нибудь придумаем.

– Я знаю, ты хочешь мне помочь, Ты всегда хотела мне помочь. Но не надо всё портить.

Малика погладила Самааш по щеке:

– Всевышнему не нужны овцы. Понимаешь? Ему не нужны люди, которые не могут за себя постоять. Которые опускают руки и не борются за счастье.

– Я уже всё решила, Эльямин. Я устала жить, – сказала Самааш и, закусив губу, застонала.

Дождавшись, когда схватки закончатся, Малика произнесла:

– Убийство ребёнка – большой грех. А ты сейчас его убиваешь.

– Нет.

– Да, Самааш. – Малика поднялась на ноги. – Через четыре часа он задохнётся, потому что его мать оказалась овцой.

– Ты ничего не сможешь сделать, – подала голос Фейхель.

– Но я хотя бы попытаюсь, – сказала Малика и обратилась к Самааш. – Пожалуйста! Дай мне шанс.

– Только пообещай, что не будешь его вытаскивать из меня по частям.

– Обещаю, – сказала Малика и, надев чаруш, помогла Самааш перебраться на пол. Намотав на руки углы покрывала, потянула его за собой.

Фейхель торопливо накинула накидку дочери на лицо и с недовольным видом пошла сзади.