– А как же Арганте? – поинтересовалась Игрейна. – Дерфель, ты столько всего выпускаешь!

– До Арганте я еще дойду.

– Но ведь ее отец тоже там был. Разве Энгус не рассердился, что Артур вернулся к Гвиневере?

– Я все расскажу тебе об Арганте – в свой срок, – пообещал я.

– А Лохольт с Амхаром? Про них ты не забыл?

– Эти двое спаслись, – ответил я. – Нашли корабль и переправились на нем через реку. Боюсь, в этой повести мы с ними еще встретимся.

Игрейна попыталась вытянуть из меня новые подробности, но я был тверд: я-де намерен рассказывать историю своими темпами и в должной последовательности. Наконец королева оставила расспросы и нагнулась собрать исписанные пергаменты в кожаный кошель, в котором уносила их назад в Кар. Наклоняться ей было трудно, но от помощи Игрейна отказалась.

– То-то порадуюсь я, когда дитя родится, – вздохнула она. – Грудь саднит, ноги и спина ноют, и ходить я не хожу – ковыляю вперевалку, что гусыня. Брохваэль тоже сыт по горло.

– Мужей всегда раздражает, когда жены беременны, – отозвался я.

– Сами расстарались, – ядовито отметила Игрейна.

Она замешкалась, прислушиваясь: Сэнсам орал на брата Льюэллина – да как он-де посмел оставить ведро с молоком в коридоре? Бедняга Льюэллин. Он послушник в нашем монастыре, работает больше всех, а слов похвалы вовеки не слыхивал, а теперь вот из-за дурацкого липового ведерка его приговорили к неделе ежедневных побоев от руки святого Тудвала. Тудвал совсем еще юн, почти ребенок, из него готовят преемника Сэнсама. Весь монастырь живет в страхе перед Тудвалом, один я огражден от худших проявлений его злобности благодаря дружбе с королевой. Сэнсам слишком нуждается в покровительстве ее супруга, чтобы рисковать навлечь на себя неудовольствие Игрейны.

– Нынче утром я видела однорогого оленя, – промолвила Игрейна. – Это дурная примета, Дерфель.

– Мы, христиане, в приметы не верим, – откликнулся я.

– Но я вижу, ты тронул гвоздь в столе.

– Мы не всегда бываем добрыми христианами.

Игрейна помолчала.

– Тревожно мне – как-то пройдут роды?

– Все мы за тебя молимся, – заверил я, понимая: ответ мой неутешителен. Но я не только молился в нашей монастырской часовенке, я сделал больше. Я нашел орлиный камень, нацарапал на поверхности ее имя и закопал его под ясенем. Дознайся Сэнсам, что я прибег к древнему заговору, он бы махнул рукой на покровительство Брохваэля и приказал бы святому Тудвалу избивать меня до крови в течение месяца. Впрочем, если бы святой проведал про эту мою повесть об Артуре, он бы поступил точно так же.

А писать я все равно буду, и еще какое-то время оно будет несложно, ибо теперь настают счастливые времена, годы мира. А еще годы подступающей тьмы, да только мы этого не понимали, ибо видели мы лишь солнечный свет, а на тени не обращали внимания. Мы верили, что разогнали мглу и отныне солнце засияет над Британией на веки вечные. Минидд-Баддон был Артуровой победой, его величайшим свершением, и, пожалуй, повесть следовало закончить именно здесь. Но Игрейна права: жизнь не дарует нам удобных финалов, и должно мне продолжать рассказ об Артуре, о моем господине и друге, спасителе Британии.