* * *

Мы шли всю ночь и к восходу добрались до подножия высоких холмов, а провожатая моя спешила и выбирала тропы, уводившие нас как можно дальше от селений. Женщина, что назвалась Плясуньей, шла босиком и порою подпрыгивала, словно во власти неудержимой радости. Час спустя после восхода, когда солнце затопило холмы расплавленным золотом, она остановилась у неглубокого озерца, плеснула водой себе в лицо и потерла щеки пучком травы, смывая смесь меда и пепла, которой выбелила кожу. До той минуты я не знал, молода она или стара, но теперь убедился, что ей около двадцати и она на диво хороша собой. Лицо у нее было нежное, точеное, живое, глаза – счастливые; на губах блуждала улыбка. Она знала цену своей красоте и рассмеялась, заметив, что и я не остался к ней равнодушен.

– Не хочешь ли возлечь со мною, лорд Дерфель? – спросила она.

– Нет, – отвечал я.

– А ради исцеления Кайнвин – возлег бы ты со мною?

– Да.

– Но так ты ее не исцелишь, нет-нет! – Она рассмеялась, обогнала меня и, сбросив тяжелый плащ, осталась лишь в тонком полотняном платье, облегающем гибкое тело. – Ты меня помнишь? – спросила она, оборачиваясь ко мне.

– А я должен тебя помнить?

– Я-то тебя помню, лорд Дерфель. Ты взирал на мое тело голодными глазами, да ты и был голоден. О, как голоден! Помнишь? – С этими словами она закрыла глаза и прошлась вниз по крутой тропке навстречу мне легкой, выверенной поступью, на каждом шаге приподнимаясь на пальцах и вытягивая носок, и я тотчас же узнал ее. Узнал светящуюся нимфу – видение, некогда явленное во тьме Мерлином.

– Ты Олвен, – проговорил я: имя воскресло в памяти даже спустя годы. – Олвен Серебряная.

– Ага, значит, все-таки помнишь! Теперь я старше: столько лет прошло. Олвен в летах, – рассмеялась она. – Ну же, господин! Принеси плащ.

– А куда мы идем?

– Далеко, господин, далеко. Туда, где берут начало ветра, и зачинаются дожди, и рождаются туманы; туда, где нет королей. – И Олвен закружилась в пляске; похоже, устали она не ведала.

Весь день напролет она танцевала – и весь день напролет молола чушь. Думается, она была безумна. Раз, пока мы шли через неглубокую долинку, где в серебристой листве деревьев играл ветерок, она, стянув с себя платье, танцевала на траве нагая – нарочно, чтобы возбудить и искусить меня. Видя, что я упрямо бреду вперед, не поддаваясь на ее подначки, Олвен просто-напросто рассмеялась, перебросила платье через плечо и зашагала рядом со мной, как если бы нагота нимало ее не смущала.

– Это я принесла проклятие в твой дом, – гордо сообщила она.