– Зачем?

– Затем, что так было надо, вот зачем, – отвечала она с простодушной искренностью, – а теперь чары нужно снять! Потому мы и идем в горы, господин.

– К Нимуэ? – спросил я, заранее зная ответ; думается, в тот самый миг, как Олвен впервые появилась во дворе, я уже понял: пойдем мы к Нимуэ.

– К Нимуэ, – радостно согласилась Олвен. – Понимаешь, господин, час пробил.

– Что еще за час?

– Час великого завершения, – откликнулась Олвен и сунула платье мне в руки, чтобы не мешалось. И, подпрыгивая, обогнала меня, то и дело оборачиваясь, лукаво на меня поглядывая и наслаждаясь моей невозмутимостью. – Люблю побегать нагишом под солнышком, – призналась она.

– Что такое «великое завершение»? – полюбопытствовал я.

– Мы превратим Британию в блаженную обитель, – объяснила Олвен. – Не будет ни хворей, ни голода, ни страхов, ни войн, ни гроз, ни одежды. Все закончится, господин! Горы обрушатся, реки повернут вспять, моря вскипят, и завоют волки, а когда все завершится, страна сделается золотой и зеленой, вне времени, вне хода лет, и все мы уподобимся богам и богиням. Вот я буду древесной богиней. Я стану повелевать лиственницей и грабом, стану танцевать на заре, а с наступлением сумерек любиться с золотокожими мужами.

– Разве тебе не полагалось возлечь с Гавейном? – спросил я ее. – Когда он восстал из Котла? Мне казалось, тебя прочили ему в королевы.

– Так я и возлегла с ним, господин, да только он был мертв. Бездыханный, иссохший. И на вкус соленый. – Олвен рассмеялась. – Бездыханный, иссохший, засоленный… Целую ночь напролет согревала я его, но он так и не шевельнулся. Мне совсем не хотелось с ним ложиться, – доверчиво призналась она, – но со времен той ночи, господин, я знала только счастье! – Она легко крутнулась на месте и прошлась танцующей походкой по весенней траве.

Безумна, подумал я, безумна и красива так, что дух захватывает, красива, как некогда Кайнвин; хотя, в отличие от моей белокожей златокудрой Кайнвин, эта девушка была черноволоса, а кожа ее потемнела под солнцем.

– Почему тебя называют Олвен Серебряная? – полюбопытствовал я.

– Потому что душа моя из серебра, господин. Волосы мои темны, а душа – серебряная!

Она покружилась волчком и вприпрыжку побежала вперед. Мгновение-другое спустя я остановился отдышаться и поглядел сверху вниз в глубокую долину. Пастух приглядывал за стадом овец. Его собака носилась по склону, не давая отаре разбредаться, а еще дальше стоял дом. Женщина разложила сушиться мокрую одежду на кустах дрока. Вот это все – настоящее, подумал я, а наше путешествие через холмы – безумие, сон. Я тронул шрам на левой ладони – отметину, связавшую меня с Нимуэ, – и заметил, что рубец покраснел. На протяжении стольких лет он оставался белым, а теперь вдруг налился кровью.