– Я спросил про вести, – огрызнулся Сэнсам, – а не про бабские сплетни о младенцах. Как там насчет костров? Дафидд про костры не упоминал?

– Дафидд знает не больше нашего, епископ, – отозвался я, – но король Брохваэль полагает, что это саксы.

– Да сохранит нас Господь, – промолвил Сэнсам и подошел к окну. На востоке и сейчас смутно просматривался столп дыма. – Господь и Его святые да уберегут нас, – помолился он, затем подошел к моему столу и положил странный сверток на вот этот самый пергамент. Размотал плащ, и, к вящему моему изумлению, я увидел перед собою Хьюэлбейн – у меня чуть слезы на глазах не выступили. Чувств своих я не выдал, зато перекрестился, как если бы появление оружия в нашем монастыре потрясло меня до глубины души. – Враг близко, – объяснил Сэнсам.

– Боюсь, епископ, ты прав, – согласился я.

– А в неспокойную пору еще и голодная беднота в холмах пошаливает, – продолжал Сэнсам. – Так что ночами ты станешь стоять на страже при монастыре.

– Да будет так, господин, – смиренно согласился я. Да только куда уж мне стоять на страже? Я сед, стар и слаб. Из меня сейчас такой же дозорный, как из младенца двухлетнего. Но протестовать я не стал.

Едва Сэнсам вышел, я выдвинул Хьюэлбейн из ножен и подумал, как же потяжелел клинок за долгие годы, что лежал без дела в монастырской сокровищнице. Массивный, неуклюжий – но это по-прежнему мой меч! Я жадно рассматривал пожелтевшие свиные косточки, вставленные в рукоять, а потом – любовный перстень, вделанный в навершие; на сплюснутом кольце и сейчас поблескивала крохотная частичка золота, похищенная с Котла давным-давно. Сколько историй воскресил в памяти этот клинок! На лезвии темнело пятно ржавчины; я осторожно соскреб ее ножом, которым очинял перья, и долго еще держал его в руках, воображая, что я снова молод и Хьюэлбейн мне по силам.

Мне? Стоять на страже? На самом-то деле Сэнсам вовсе не сторожить меня поставил – ему надо, чтобы я торчал у врат, как дурень, и пал под мечами врагов бессловесной жертвой, пока сам он удерет через черный ход, одной рукой сцапав монастырское золото, другой – святого Тудвала. Что ж, ежели судьба моя такова, жаловаться я не стану. Я предпочту умереть, как мой отец, с мечом в руке, даже если рука моя ослабла, а клинок затупился. Не такой судьбы хотел для меня Мерлин, да и Артур тоже, но для воина эта смерть – в самый раз, и хотя долгие годы я был монахом, а христианином – еще дольше, в моей грешной душе я по-прежнему копейщик Митры. И я поцеловал Хьюэлбейн, радуясь его возвращению спустя столько лет.