Так что теперь, когда верный меч мой со мной, я допишу финал. Будем надеяться, у меня достанет времени завершить эту повесть о господине моем Артуре, которого при жизни предавали и порочили, но воистину ни о ком другом в истории Британии так не жалели, когда он ушел.

* * *

После того как мне отрубили кисть, у меня начался жар, а когда я пришел в себя, то увидел: у постели сидит Кайнвин. Я не сразу ее узнал: ее короткие волосы стали белее пепла. Но то была моя Кайнвин, живая и невредимая, и здоровье уже возвращалось к ней. Заметив, что в глазах моих блеснул свет, она наклонилась и прижалась щекой к моей щеке. Я обнял ее левой рукой – и обнаружил, что нет у меня пальцев, чтобы погладить ее по спине, есть лишь культя, замотанная окровавленной тряпкой. Занятно: я чувствовал свою кисть, чувствовал, как она зудит и чешется, а кисти-то и не было. Ее сожгли.

Неделю спустя меня крестили в реке Уск. Обряд совершил епископ Эмрис, и как только он макнул меня в холодную воду, Кайнвин спустилась вслед за мной по илистому берегу и заявила, что тоже желает принять крещение.

– Я пойду за моим возлюбленным, – объявила она епископу Эмрису, и он сложил ей руки на груди и опрокинул ее назад, в воду. Так, под женское пение, мы были крещены и тем же вечером, одетые в белое, впервые вкусили христианского хлеба и вина. После службы Моргана достала пергамент, на котором записала мое обещание повиноваться ее мужу в христианской вере, и потребовала, чтобы я поставил на свитке свое имя.

– Я же тебе слово дал, – удивился я.

– Ты подпишешь, Дерфель, – настаивала Моргана, – и принесешь клятву также на кресте.

Я вздохнул – и подписал. Христиане, похоже, не доверяли клятвам по древнему обычаю, предпочитая пергамент и чернила. Так я признал Сэнсама своим господином; после того как я начертал свое имя, Кайнвин непременно пожелала добавить свое. Так началась вторая половина моей жизни, половина, в течение которой я соблюдал свой обет Сэнсаму, хотя и не так хорошо, как надеялась Моргана. Знай Сэнсам, что я пишу эту повесть, он бы счел это нарушением обещания и примерно наказал бы меня, да только мне уже все равно. Много грехов на моей совести, но клятвопреступлений – нет.

После крещения я опасался, что Сэнсам призовет меня к себе, в Гвент, ко двору короля Мэурига, но Мышиный король просто хранил мое письменное обещание и ничего не требовал – даже денег. До поры до времени.

Культя заживала медленно. Я упрямо упражнялся со щитом, что на пользу ране отнюдь не шло. В битве левую руку продеваешь сквозь два плечевых ремня и вцепляешься покрепче в деревянную рукоять, однако пальцев-то я лишился. Так что теперь я снабдил кожаные петли пряжками и затягивал их на предплечье. Получилось не так надежно, как при обычном способе, но все лучше, чем вовсе без щита, и, попривыкнув к тугим ремням, я упражнялся с мечом и щитом, выходя против Галахада, Кулуха или Артура. Щит сделался громоздок и неудобен, тем не менее сражаться я мог, даже притом что после каждой сшибки культя начинала кровоточить, и Кайнвин отчитывала меня, накладывая новую повязку.