Первым пришедшим к ней призраком была мать. Хотя Тааль ожидала этого, удар оказался весомым: один взгляд ясных материнских глаз пригнул её к земле, подобно ране от стрелы.

— Доченька! — пела Делира, и голос её сладко-тоскливо разливался в песчаной тишине. — Тааль, зачем ты покинула родное гнездо? Как мне избыть своё горе, как мне летать без тебя? Тааль, доченька!..

— Мама! — задыхаясь, вскрикнула Тааль и рванулась навстречу, но невидимая стена отбросила её назад. Совсем близко были золотые волосы и мягкие перья матери — и как никогда далеко. Вина и горечь, точно осиный рой, жалили Тааль: боль от них почти ощущалась телесно. — Матушка!..

Она хотела сказать «Прости!», но что-то мешало, застряв не то в горле, не то в груди. А мать всё протягивала к Тааль крылья из-за прозрачной завесы, и радость встречи превращалась в пытку.

— Вернись же ко мне, Тааль. Дай мне обнять тебя. Я была так неправа: забыла о живых из-за не жившего… Вернись!

— Не могу, — еле выдавила Тааль, захлёбываясь сухими рыданиями. Ей казалось, что песок становится вязким, как болото жуткого костяного цвета, и лапы невозможно от него оторвать.

Впрочем, на самом деле она не сомневалась, что смогла бы. Куда надёжнее на месте удерживало тяжёлое усилие воли.

Нельзя возвращаться в гнездо. Она должна продолжать путь. Теперь она — Тааль-Шийи, с которой говорят духи стихий, а не просто маленькая глупая майтэ. Если есть хоть какая-то возможность остановить тэверли, она обязана ею воспользоваться.

— Ты помогла бы мне больше, если бы была рядом, — настаивала Делира. Сердце Тааль глухо ныло: она знала, что так и есть.

— Я не могу, не могу, — снова и снова повторяла она, борясь с желанием улететь прочь. Мать умоляюще заглядывала ей в глаза, упрашивала, со слов сбивалась на песни; Тааль вдруг поняла, что её бьёт крупная дрожь. — Не могу.

Она не знала, сколько это тянулось: время замерло, и ночь не желала кончаться. А Пустыня молча ждала — как жадный до падали гриф подстерегает смерть.

— Ты никогда не слушала меня, Тааль! — нотки тоски в голосе матери сменились чем-то истерическим, а песня сорвалась на визг. — Всегда делала всё по-своему. Только отец и был важен для тебя — отец и Ведающий…

— Нет, — Тааль затрясла головой, ничего не видя от слёз, только теперь набежавших. — Нет, нет.

— Да! — выкрикнула Делира, и её красивое лицо исказила судорога. — Именно так, я всегда это знала! Вздорная, самонадеянная девчонка — неужели ты думала, что можешь достичь хоть чего-то, оторвавшись от меня?… Ты ничего не знаешь, не можешь связать двух нот! Это твоё вечное упрямство, оно всегда поражало меня — у такой серости, такой посредственности… Откуда только оно взялось?!