* * *

Крикливое шествие прибыло на площадь перед Дворцом Правителей после полудня. Синна вслушивалась в рваные ритмы народной музыки, которая так мало походила на изысканные песни менестрелей, и смотрела на громадную, в три человеческих роста, статую богини Велго. Горожане несли деревянную статую гордо, как знамя на битву, но по пути забрасывали её мукой, зерном и орешками.

Синна запрокинула голову, чтобы лучше видеть. Её запястье всё ещё горело от поцелуя Ринцо, но она заставила себя тщательно сосчитать цвета на платье плоскогрудой женщины с весами в руке. Красный, синий, зелёный; жёлтый, белый, лиловый; чёрный, серебристый и золотой. Вышло девять, как и полагается: девятка — священное число Мудрейшей. Статуя была вырезана просто, но с большим искусством; покрывавший её лак радостно блестел на солнце, а чаши деревянных весов поднимались и опускались совсем без скрипа.

— Славься, мудрая! Да здравствует Кезорре в веках!.. — кричали жители Вианты под дуденье рожков и безудержный барабанный грохот. В толпе на площади к простым горожанам примешалась знать, так что Синна то тут, то там видела роскошные маски с самоцветами и шёлковые одежды аристократов. Ринцо уже поднялся на помост, готовясь к праздничной встрече Правителей и народа. Без него, в одиночестве, Синне стало неуютно и — почему-то — страшновато; некстати она вспомнила Хаэдран и торжества в честь прибытия королевы Хелт. То был, конечно, «праздник наоборот» — праздник в городе, потерявшем свободу и тысячи невинных людей… Но толпы и шума, пожалуй, там было не меньше.

Синна отошла от кучки надменных чар — обсуждая наряды и маски соперниц, они в неимоверных количествах поглощали маленькие фруктовые пирожные с серебряного подноса. Несчастная служанка старалась уберечь поднос от соседства с плясунами и жонглёрами. Синна крепче прижала к груди свою орхидею; она будет стоять в одиночестве, это вполне нормально. Сейчас она не обязана говорить ни с кем, и никакой отметины нет на её запястье…

Всё сложнее ей было справиться с подступавшими к горлу слезами. Эр Алья унизил её — лучше бы он молчал, чем сверкал своей честностью… Синна попыталась представить, что какой-нибудь из почитателей в Дорелии повёл себя так с нею, и её щёки вспыхнули от гнева. Она поправила вуаль, восстанавливая дыхание. Нет, никому другому она не позволила бы ничего подобного. Это уже наглость, а не проявление супружеской верности и порядочности… Подавляя обиду и оскорблённое самолюбие, Синна взращивала в себе злость. Так было проще.

Ещё проще, впрочем, было сосредоточиться на празднестве и забыть обо всём лишнем. Она должна взять себя в руки. Отца бы разозлила её расхлябанность…