Небо дивно синело над головой, а солнечные лучи прогревали красные и белые каменные плиты под ногами. Кое-где площадь была выложена мозаикой, изображавшей вьющиеся растения, башни, зверей и птиц… Знаменитая кезоррианская любовь к красоте. Синна вспомнила Лауру и вздохнула.

Поразмыслив ещё немного, Синна поняла, что дыра, оставленная в ней Линтьелем, уже затянулась. А Ринцо не удалось — и не удастся — прорезать новую.

Белое здание Дворца, похожее на клубы морской пены, возвышалось над веселящейся площадью. Синна не была здесь с того дня, как в поисках Лауры нашла эра Алью, её супруга. Несчастливый день, если разобраться… Она останется в Кезорре, раз уж её лорд-отец так этого хочет, но сразу после праздника начнёт подыскивать другое место для жилья. Стоит написать новое письмо в Дорелию — и у неё будет для этого столько золота, сколько потребуется.

Наконец на деревянный помост перед входом вышли Правители, большая группа в праздничных багряных одеждах. Синна с любопытством смотрела на них — юношей, мужчин и стариков, часть которых была избрана народом Кезорре. Ей такая система до сих пор казалась неудобной нелепостью, а лорд Заэру (Синна отлично помнила) и вовсе каждый раз с презрением стискивал зубы, упоминая о ней. «Чернь нужно держать в руках, иначе она распустится, — говорил он, воинственно размахивая бокалом подогретого вина. — А для этого нужен король на троне, чья кровь освящена богами… Нет других вариантов — просто нет!» И Синна не спорила — сначала потому, что не очень-то вдавалась в суть речей, а потом — потому что действительно соглашалась. Она знала отца как самого доброго и рачительного хозяина для слуг и крестьян, как справедливого арендатора для фермеров; жестокость его слов редко подкреплялась делом. Хотя непослушания он не выносил, и бунтовавшие летом крестьяне Заэру ощутили это сполна…

Синна прикусила губу — как будто, думая о подобных вещах в Кезорре, оказывалась в чём-то виноватой… Лучше уж наблюдать за церемонией.

Белая окантовка на одеянии отличала Верховных — двенадцать Правителей из знатнейших родов страны, чья власть переходила по наследству. Один из них — сутулый старик со впалыми щеками — выступил вперёд и подал знак кому-то за помостом. Синна вспомнила его имя: чар Энчио. Самый могущественный из Правителей, отец того юноши-философа с портрета Лауры… Непросто ему, должно быть, с таким отцом.

«Если что-то пойдёт не так, ступай к чару Энчио: на него можно положиться всегда, даже когда рушится мир», — написал ей лорд Заэру. Но Синна смотрела на суровый профиль с орлиным носом, на длинные скрюченные пальцы — и почему-то не испытывала доверия… Даже на таком расстоянии от этого человека веяло могильным холодом, розгами и табличными сводами правил.