Нитлот еле добрался до ступеней у входа в добротный деревянный дом и повалился на них — безвольно, точно мешок с мукой. Ноги теперь вполне серьёзно отказывались держать его. Соуш без всякого недовольства потёр плечо, на которое Нитлот опирался всю дорогу… Грязный, уставший и голодный, как все они. Бедняга.
Соуш смутился, почесал лохматый затылок — но всё-таки подошёл и сел прямо на землю, у ног Индрис. Так сидели они — вчетвером, под звёздами — и какое-то время никто не произносил ни слова. Ночной ветер шумел листвой яблонь в маленьком саду фермы, выдавливал скрип из загона для коз (его доски, должно быть, тоже повредили альсунгцы в своих грабежах…). Потом Тейор молча снял с пояса своё помутневшее зеркало и любовно протёр его рукавом балахона. Нитлот подумал, что надо бы заняться и собственным, явно перенапрягшимся в такой череде заклятий — но в блаженной дремоте, охватившей его, совсем не хотелось шевелиться.
— Добрый вечер, Линтьель и Дорвиг, — произнёс знакомый нежный голос. В нём, как и раньше, звонкие нотки непостижимо сочетались с гортанными; Линтьель не впервые подумал, что Хелт могла бы стать неплохим менестрелем. — Не ждала сегодня гостей.
— Никогда не думал, что ты разбираешься в политике, — протянул Тейор, допивая сидр. Нитлот рассмеялся бы, если бы мог: таким озадаченным Тейора он давно не видел.
Впрочем, руку Индрис он ни на чью бы не променял.
ГЛАВА XXII
ГЛАВА XXII
Западный материк Обетованного (Лэфлиенн). Владения тауриллиан. Эанвалле (Золотой Храм)
Прошла ночь, и наступило утро. Взошло солнце, и свет был так жёлт и густ, что его, казалось, можно зачерпнуть в ладони. Золотой Храм, спрятавшись в кипарисовых рощах, сверкал в его лучах, словно диковинная корона. Альен уже успел насмотреться на Храм и изнутри, и снаружи — но по-прежнему думал, что так и не сумеет постичь эту красоту. Это живое, тёплое совершенство, от которого сжимается сердце.
* * *
* * *
Он был свободен.
Он был Повелителем Хаоса — и всё Обетованное скрученным жгутом, смятым шариком пергамента в чернилах лежало на его ладони. Там же, где лежала душа Тааль.
Медленно отведя меч, он убрал его в ножны. Потом снял их и положил на пол, у высоких дверей.
Это ведь всё ещё я. Я остаюсь я. В теле крылатом или бескрылом, в объятом ветром или страстью, с памятью или без — Я. Как странно. Странно и непонятно».
Но даже эта мысль была как бы не совсем её, а всё-таки — частью — чужая. Словно очнулась — на миг, на краю чьих-то снов — прежняя Тааль, а потом снова сложила крылья и перестала петь.