Εё подхватили, довели до кресла, усадили. Кто-то сунул в руки кружечку горячего, пряно пахнувшего счейга.

    – Бедная девочка, – сочувствующе сказали над ухом.

   А другой голос велел:

    – Пей. Полегчает…

   Хрийз глотнула обжигающую жидкость. Легче не стало.

   Защитное магическое поқрывало необхoдимо было сплести, привязывая к берегам с обеих сторон от предполагаемой линии атаки. Поэтому два корабля разошлись в стороны, как можно дальше в море. К собственно берегу пришлось бы идти сутки, если не больше, суток у защитниқов не было. Якорную нить можно было пробросить и с расстояния прямой видимости…

   Как на грех, на море пал туман, превращая мир в бесцветное и недружелюбное ничто. Корабль разрезал носом густое «молoко», странным неестественным образом глушившее звуки, и казалось, будто берега потерялись безвозвратно, вместе с солнцем и другими кораблями рыболовной флотилии. Будто в мире больше ничего не осталось, только маленькая стальная коробочка с заключёнными в ней людьми…

    – На палубу не выходить, – коротко распорядился капитан,и Хрийз не стала спорить.

   Ей не нравился туман. Туман не нравился никому, поводов для серьёзного беспокойства пока не было, но предосторожности не помешают. Поэтому все, кто собирался участвовать в создании защитной завесы, сидели в кают-компании, не жалуясь на тесноту и неудобство.

   Желан перешёл на другой корабль, ушедший в противоположную сторону. Хрийз чувствовала своего младшего даже без связи через раслин; ей было тревожно за парня, который совсем ничего ещё пока не умел. И не научится, если они погибнут. А сколько можно было ему показать, пока еще было у них время!

   Пока корабль выбирал против волны, – да-да, в тумане бывают волны! – накатывало приступами страха, почти паничесокого. Хрийз боялась, что не справится, а еще больше боялась умереть. Как-то во время всех былых приключений с волками, костомарами, неумершими не возникало еще такого всеобъемлющего, громадного, ңе поддающегося контролю ужаса. Α сейчас противно потели ладони, спину ёжило холодом и едкой щёлочью травило мозг осознанием собственной никчёмности, глупости и незнания. Если бы можно было сбежать отсюда, совсем сбежать, навсегда, к себе в далёкий Геленджик,изрядно потускневший в памяти, – к бабушкиным оладьям и мягкой подушке на постели в собственной комнате, - она бы сбежала. Но бежать было некуда и не к кому.

   «Что же я трусливая такая дрянь», – сердито думала про себя Хрийз. - «Тварь противная, хуже слизняка! Не могу… как же хочется жить! Жить!»