— Все судьбы.

— Я хочу познать все, абсолютно все, что существует, все, что можно познать. Увидеть все, что можно увидеть. Услышать все, что можно услышать. Почувствовать все, — она вдохнула полной грудью и грустно улыбнулась. — Понимаешь, Сэм?

— Как Ева? — насупился он.

— Ева — лишь часть этого мира. Ева — это только я. И я не должна была возрождаться, это ты так решил, не вынеся одиночества. Но вас, всех вас, чьи жизни потом станут моим опытом в вечности, гораздо больше, — она повела плечом и, опустившись ему на грудь, положила руки перед собой. — Ева не может познать все. А вы — можете. И познаете.

— Что будет, когда это произойдет? — бессмертный задумчиво посмотрел на небо. Если возможно все, значит, однажды придет время и этим звездам погаснуть, а миру — быть уничтоженным. Если для познания сущего нужно по обе стороны всех возможных событий, значит, мир умрет много-много тысяч раз. Каждый раз по-своему. И воскреснет столько же раз. Каждый раз по-своему. Чтобы охватить все, что можно вообразить, чтобы познать все, что можно познать.

— Я не знаю, — слепая паучиха взирала умиротворенно. Зрение никогда к ней не возвращалось, и осколки души, брызнувшие при встрече с кумо, были похожи на звезды. Такие же звезды, как на небе над головой. Она видела без зрения, и гораздо лучше, чем могли бы глаза.

— Я все равно запутался, — Самсавеил взял ее за руки, погладил пальцами плотный гладкий панцирь. — Лион как-то сказал мне, что Бог кидает кости людских судеб. Но я не бог. И ты не бог. Мы ведь не кидаем кости всех людских судеб. Они сами это делают, а приписывают, как правило, мне. Хотя страдают они по-настоящему. И мы. Мы ведь с тобой несчастны тоже. Разве нет? Иначе бы ты не душила меня сейчас.

Ева молчала.

— Миллионы агоний — это чудовищно, Ев, — выдохнул он и покачал головой. — Я потому и призвал тебя тогда к ответу. Я думал, если скажу тебе, ты все исправишь, а ты просто меня на свое место поставила. Я думал, ты, спустившись в свой мир, все изменишь, но ты почти ничего не изменила, все осталось по-старому. Маленьким адом, которым я почти не умел управлять, даже не знал, что делать. Я просто оставил, как есть. Я выбрал свое счастье, отказавшись исправлять твои ошибки, я выбрал быть с тобой. Но ведь мир остался прежним. Страдания ужасны. Мир, в котором есть боль — отвратителен. Так не должно быть, это неправильно.

— Не относись к этому, как к чему-то плохому. Агонии прекрасны — они делают картину мира полной. Без боли нет радости. Без горя нет счастья, — пожала она плечами, игнорируя многое из сказанного им. — Не окрашивай все в черное и белое. Оно не имеет цвета.